Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова
Секретарь объявил собрание открытым, сообщил, что коммунисты явились в «полном сборе», что приглашён беспартийный завуч и администрация колонии, огласил повестку дня – разбор заявления Стремяковой (в девичестве Шнайдер А. А.) – зачитал его и спросил:
– У кого какие вопросы?
И началось!..
«Расскажите биографию», «Как относитесь к программе партии?», «Какое у вас отношение с членами коллектива?», «Как относитесь к работе?»
Мой тональный вопросам «отчёт» прозвучал издевательством:
– Биографию? Никого не грабила, не убивала. Училась? Да так себе. Замужем – вот за этим «чудаком». Программу партии? Одобряю. Отношение с коллективом? Всякое. Отношение к работе? Как Бог на душу положит – денюжки нужны, «кушать хотца».
– Вы так себя ведёте, будто и не хотите за границу! – удивился теперь уже «главный коммунист колонии».
– Ну, почему же! Хотеть-то – хочется, только без таких пышных сходок…
Слово попросил учитель, по прозвищу «Соломон».
– А. А. в одном из выступлений сказала однажды, что недовольна системой образования. Нарушает, кроме того, школьную программу. Биографию не стала рассказывать, потому как есть что скрывать – в её семье были «враги народа». По-моему, для выезда за границу – кандидатура не подходящая.
– А. А. вспыльчива и несдержанна. Не уверен, что за границей она поведёт себя достойно. Я тоже против выезда, – поднялся другой.
– После такого поведения её стоило бы уволить, а за неуважение к администрации и с работы снять, – глубокомысленно изрёк главный секретарь всей колонии.
Я ушам не верила.
– Товарищи, – поднялся Валентин, – у неё дети, пожалей…
– Не надо! – прервала я. – Не унижайся!
И в доказательство «несдержанности» подошла к председательствующему и из кипы каких-то бумаг выхватила своё заявление.
– Ничего они не сделают. Оснований нет!
– Вы что делаете? По какому праву? – собираясь отнять заявление, председательствующий выбросил навстречу руку, потянул и – разорвал бумагу.
– По какому праву? По праву автора заявления. Считайте, что его не было! Никуда я уже не хочу! – и, одеваясь. – Нужна мне она, ваша заграница – без неё проживу! Никогда там не бывала – и не надо! Вы забыли сказать, что я ещё ко всему и немка! – и, хлопнув дверью, вышла, оставив важных мужей «умничая, домысливать…»
Меня трясло. Решительно вышагивала по «аллее любви» и, шурша влажными прошлогодними листьями, сравнивала с ними моих «судей». «Были, вроде, нормальные… Какой шаман сделал их такими, напичкал ахинеей, заставил нести всякую галиматью? Думала, что то, что когда-то было в Доме Инвалидов, ушло в прошлое, а оно живо!.. И умрёт ли когда-нибудь? Хорошо, что дорога длинная – успокоюсь». Мысли прыгали, но о дерзости не жалела. Предстояло отработать вторую смену, и я давала себе установку притвориться, будто ничего не произошло.
Вечером, когда учителя в темноте выходили из школы, директор задержался рядом. Мы отстали.
– Зачем вы так держались? – тихо спросил он.
– А почему не предупредили?
– Предупредить, конечно, можно было, но вы авторитет свой уронили.
– Да ну, Александр Кузьмич, не то вы говорите! Не авторитет, а мнение о себе некоторых… Я не жалею – лучше узнала их «лица»!
– Заметьте, «лица» эти и создают «авторитет». В следующий раз потише себя ведите – меньше беды наживёте.
Дома мне выговаривал Валентин.
– Мог бы и со мной выйти – ты же не коммунист! – не уступала я.
– Но завуч!
– Ты не находишь, что «человечки» они – дрянные?
Он промолчал.
Наказание пионерлагерем
По разнарядке РайОНО учителей добровольно-принудительно отправляли летом в пионерские лагеря на один, иногда два сезона. Добровольцами соглашались, как правило, только студенты: привлекало бесплатное питание. Работая в вечерней школе, я надеялась, что «чаша сия минует меня», но в конце учебного года Валентин сообщил однажды за ужином, что по «разнарядке райОНО» из нашего коллектива надо кому-то ехать в пионерский дагерь.
– Кроме тебя послать некого, – закончил он.
– Ка-ак – у меня дети!
– Они уже не маленькие.
– Как это «не маленькие»? Але семь всего! Ты, что ли, заниматься ими будешь?
– Их тоже в лагерь определить можно.
– Выходит, я – в лагерь, дети – в лагерь, а ты – вольная пташка?
– После лагеря можем вместе отдохнуть на Обском водохранилище, а сейчас – подчиниться надо.
– Валентин! Отправь другого!
– Кого? Старых мужиков или Ольгу?
– Подумаешь, и мужиков можно.
– Выбор на тебя пал – не ерепенься.
– «Выбор»? Потому что ты этого хочешь, – заплакала я. – Если бы настоял, что послать некого, никто бы и рта не раскрыл!
Нервы навыпуск – во мне всё кипит. И вспомнился сон. «Будь что будет, чему бывать – того не миновать. Если не подчинюсь, накажут».
В том, что «пионерский лагерь», – Валентинова затея, я не сомневалась и потому поговорила с директором. Панацеей разговор не оказался: директор подтвердил, что «надо ехать, ибо сделать ничего уже нельзя» и посочувствовал.
– Но Алю возьму с собой! – выставила я ультиматум. – И пусть Валентин каждую неделю Юру проведывает!
– Дочь можете взять с собою, а что к сыну наведываться надо, думаю, он и так знает.
– Не уверена.
– Вы не доверяете ему? – бросил он взгляд.
Я промолчала.
– Во-от оно что-о! Не думал. Что ж вы раньше ничего не говорили?
Очередь удивляться была за мной.
– Это что-то изменило бы?
– Может быть. Но теперь уже поздно.
В пионерском лагере была я впервые. Утром следующего дня, в день заезда, детей по инструкции следовало встречать у ворот и затем разводить по отрядам-домикам, но инструкция волновала воспитателей не очень. Получив постельное бельё, они оставили детям и уборку в домиках, и незаправленные кровати.
Следовать их примеру я не решилась. В домике, куда мы с дочерью пришли, было особенно грязно, отмывать пришлось его до позднего вечера. Аля, словно взрослая, мыла полы и заправляла постели. Привыкшая ложиться в девять вечера, она, однако, к половине десятого раскисла, и я отправила её в комнату для воспитателей.
Работы оставалось много, так что заснуть в эту ночь не удалось, зато домик наутро смотрелся приветливо и гостеприимно. Чисто заправлены были все тридцать кроватей, у каждой стояла тумбочка, скромные ковровые дорожки украшали проход – родители заглядывали и, довольные, расходились.
Слушались дети далеко не всегда. В жаркие дни они рвались к речке, часто убегали без разрешения. От перегруженности и перенапряжения я не досыпала, не доумывалась и не доедала, от высокого давления спасали таблетки лагерного врача.
Отряд числился образцово-показательным – в памяти тем не менее лагерь остался кошмарным сном.
Валентин проведал нас всего лишь раз. Неразговорчивый и угрюмый со мной, он с Алей был добрее, и я
