Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова
Затея эта была наказуема. Меня ожидал в лучшем случае строгий выговор, в худшем – увольнение с работы, в наихудшем – статья за «антисоветчину». Для семьи – катастрофа. Я терзалась, признаваться директору или нет.
– Как тяжело, – начала «подъезжать» я к нему издалека, – изучать Маяковского и «Поднятую целину»! Ничего ни слушать, ни делать не хотят. То ли дело – литература XIX века! Ученикам интересно, и мне хорошо!
– Подход найти надо, – отвечал директор.
– Надо, Александр Кузьмич, перед чиновниками УВДы и РайОНО поднять вопрос о специальной программе для учащихся колоний.
– Она и без того отличается от программы детских школ.
– Но не по современной литературе.
– На очередном совещании об этом и скажите.
– Сказать-то я скажу, а сейчас что делать?
– Работать – что же ещё?
– Вы же знаете, как они к коммунистам настроены – работать невозможно! Уроки – сплошные споры, сплошной негатив. Я тут интересную книжечку нашла, в ней о жизни преступного мира. Как раз то, что нужно… то, что им интересно.
– А что за книжка? – вскинулся он.
– Да пока только в журналах печатается.
– Ещё не прошла проверки временем? Может, малохудожественна и малоидейна?
– Вполне возможно, но зато никто не сможет упрекнуть, что не изучаем современную литературу. Я уж думала начать чтение «Записок из мёртвого дома», но это XIX век. Разрешите начать знакомство с романом из журнала – а?
– Дойдёт до начальства – скандал будет.
– Если вы никому ничего не скажете, никто ничего и не узнает.
– Но в классном журнале записывайте ту тему, которая должна быть по программе, а то в случае проверки «загремим под фанфары».
– Виновата, Александр Кузьмич, я уже несколько «непрограммных» записей сделала…
– Зачтутся, как по внеклассному чтению.
Застраховав себя от нежданных посещений директора, на уроки теперь шла уверенно. «Отказчиков» становилось всё меньше – о чтениях, видимо, говорили в отрядах. Иногда классы бывали так переполнены, что парт не хватало – приходилось приносить старые, нестандартные скамейки.
Едва прерывала чтение, начинались возмущения: «Ну, чо рассусоливать – дальше!» Своих мыслей я не навязывала, и сочинения получились самыми разнообразными. Анализируя работы, цитировала оригинальные места, или стиль хвалила, глубину мысли, высокую гражданственность, честную позицию автора.
На совещаниях в УВД доказывала, что, «помогая вырабатывать правильную жизненную позицию, литература нуждается в пересмотре программы для колоний». Соглашаясь, что закон о всеобуче уродует систему образования (учителей вынуждает выставлять положительные отметки, учеников – не учить, чиновников – закрывать глаза на выдачу документа, не соответствующего среднему образованию), чиновники, одна-ко, не осмеливались поднять перед Министерством вопрос о программе для колоний.
По уголовной статье попадали в эти годы и психически больные – те, кто оканчивал обязательные девять классов вспомогательной программы, что приравнивались к четырём классам массовой. В погоне за всеобучем этих, совершенно не обучаемых, усаживали иногда в девятые и даже десятые классы. По поводу моих недовольств («Зачем одебиливать школу?») рядовые учителя, как правило, отмалчивались; коммунисты расценивали эти возмущения, как нападки на систему образования и пугали, что копаю под себя яму.
– Помалкивай и посапывай в две дырочки. Возмущения тебе с рук сходят, как жене завуча, – нам молчать остаётся.
Поднимая авторитет школы, директор настаивал не только на лекциях для вольнонаёмных, но и на вечерах для осуждённых. Такие мероприятия к тому же отоваривали продуктами наравне с офицерским составом.
После детских школ хотелось оставаться в тени: фраза «кто тянет, того и погоняют» была уже мною опробована. Не привыкшая, однако, ударять в грязь лицом, разработала литературно-музыкальную композицию: «Мы повторяемся в детях».
Художественное чтение, танцы и песни раньше не практиковались, так что вечер стал сенсацией. Одобрение администрации колонии и добрые отзывы осуждённых побудило директора использовать меня, как козырную карту. Я готовила мероприятия – он ими хвастал на районных совещаниях. Итогом стала его задумка о краевом совещании на базе нашей школы.
– Пройдёт на высоком уровне – школу признают лидером. Мы от этого только выиграем: и с проверками не будут надоедать, и насчёт санаторно-курортных путёвок будет легче разговаривать, – раскрывал он перспективы.
И началась моя работа на авторитет школы. Совещание прошло удачно, о школе заговорили, и я решила из бесплатного труда извлечь пользу для семьи.
– Надоело быть своеобразной «девочкой на побегушках» – не тот возраст, – жаловалась я Валентину по дороге с работы. – Бескорыстный труд ценить надо! К совещанию работников УВД директор просит приготовить доклад. Приготовлю, но пусть нашу семью поставят на расширение – пора улучшать жилищные условия.
– О каких жилищных условиях ты говоришь – у нас двухкомнатная квартира!
– Вот именно, двухкомнатная, а нас четверо. Дети разнополые. К урокам, чтоб никто не мешал, на кухне готовлюсь.
Вечер в Куете
– Ты на алчную Пушкинскую старуху похожа – у многих и такого жилья нет.
– Пусть всё человечество тебя не волнует – о семье позаботься.
– Ну, не знаю…
– Если тебе обращаться стыдно, давай я начну – по-женски. Мне, рядовой, такая «корысть» сойдёт.
– Попробуй…
И я попробовала.
– Алексадр Кузьмич! Вы мною и мужем довольны?
– Очень доволен. А что?
– Как вы думаете, заслуживаем мы поощрение, работая в паре на просвещение?
– О каком поощрении вы говорите?
– Хотелось бы расширения жилплощади…
– А что? Думаю, под эти стандарты ваша семья подходит, – не удивился он.
– Хорошо бы! Пока дети подрастут, и очередь продвинется.
– Напишите заявление, я подпишу, а председатель местного комитета отвезёт его в жилотдел, и пусть очередь движется.
Как, оказывается, всё просто, но как тяжело двигаться к этому «просто»!..
Дни рождения
В детстве наши дни рождения не отмечались. Родственники в этот день приносили обычно (помнится, лет в пять-шесть) подарки для глаз – плавающие уточки из только что сбитого сливочного масла. Мы не любили масла – оно вызывало изжогу, – но часами любили наблюдать эти маслящиеся произведения искусства, что выставлялись на столе в ряд. Какие-то уточки бывали желтее, какие-то – белее, поджатые крылышки, пёрышки и хвостики одних смотрелись, как настоящие; у других – голова с глазами-семечками выглядела, как настоящая. «Архитектурные» излишества являли талант мастерицы. Чаще всего таковыми бывали изделия бабушки Зины. Если чья-либо уточка была красивее, она огорчалась, и на следующий год, по нескольку раз «разрушая» уже почти готовую уточку, начинала творить её сызнова – стремилась к оригинальному совершенству.
Через день-два уточки в тарелочках плавились и теряли форму, тогда бабушка Лиза полуспрашивала, полупредлагала:
– Может, уже убрать их?
– Давай ещё денёк подождём…
Затем она «высаживала» уточек
