Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин

Говорят, сначала они хотели просто обсудить не столько «разногласия», сколько саму ИА — которую туда не пригласили; однако ж она явилась туда сама, и обсуждать пришлось обе темы. Что туда нарочно позвали только ее противников и забыли про сторонников, настаивала не только сама ИА, но и нейтральные наблюдатели; так, сразу же было высказано предположение[722], будто бы Мединский изначально играет против ИА — и на стороне Пиотровского; и что мероприятие в Минкульте изначально устраивалось, чтобы музейное сообщество публично заклевало ее — продемонстрировав таким образом свою сплоченность и лояльность Минкульту. Формально группа собралась, чтобы обсудить светлую идею ИА — которая, раз уж пришла, приняла в дискуссии самое живое участие и, услышав обвинения в «кощунстве», неосталинизме и попытке распахнуть ящик Пандоры, охотно ответила на вопросы о том, какие именно пути реализации этой идеи она видит: очень простые — перенести картины с Дворцовой площади и с Волхонки, 14, в одно из зданий, находящихся в радиусе 200–300 метров от Волхонки, 12. «В случае возрождения ГМНЗИ нам ведь придется отдать часть коллекции. Думаете, это кому-то здесь нравится? Да и у меня, если откровенно, сердце кровью обливается. Но я смотрю на проблему шире»[723]. Вежливо, но четко коллеги дали ей понять, что считают ее инициативу неприемлемой. И. Баканова отмечает «коллективное предательство»: ИА «громили» те, кто называл себя ее учениками, — Евгений Богатырев, Е. Ю. Гагарина. «Все они бывали у нее в кабинете, в пояс кланялись, букеты дарили на 90-летие, парад был музейных директоров… Единственный человек, который не сказал, что не надо, — это Наталья Сиповская»[724]. Сама Н. Сиповская, кстати, и сейчас в целом оценивает идею восстановить ГМНЗИ как «справедливую и правильную», но считает себя «виноватой перед Антоновой: потому что та рассчитывала очень на поддержку Института <искусствознания>, но на совещании я сказала, что точку зрения ее целиком поддерживаю, но не в качестве отдельной единицы <т. е. не в качестве директора Института искусствознания>. Потому что, если сказала бы "в качестве отдельной единицы" — сотрудникам института закрыли бы доступ в Эрмитаж; в любом случае понятно, что надо было действовать не так — или, по крайней мере, раньше; хотя Пиотровский всегда был потрясающе влиятельным. Другие все музейщики очень боялись»[725].

Сам МБП к тому моменту, видимо, пришел к выводу, что открытая фаза противостояния закончена и ему самому лучше действовать кулуарно. Ровно поэтому он «едва ли произнес пять фраз в течение всего обсуждения»[726].

Черту под «обсуждением» подвел министр Мединский, заявивший, что исправление ошибки 1948 года станет «еще большей ошибкой»; спасибо, расходимся. Вердикт присутствовавших наблюдателей из прессы: «Антонова не получила никакой поддержки и защищала свою позицию одна».

Надо сказать, версия о том, что в Минкульте ИА «подставили» (она сама употребляла этот вульгаризм для описания именно этой ситуации), хорошо сообразуется с версией о том, что ее нарочно вытолкнули на сцену и раньше — пообещав, что в ответ на вопрос на прямой линии Путин подпишет указ о передаче из Эрмитажа в ГМИИ.

Время шло, и как-то само собой обнаружилось, что ИА — изолированная, как Робеспьер в Конвенте 9 термидора, лишившаяся поддержки, оплевываемая и высмеиваемая — выглядит и держится величественно; по точному замечанию архитектора Аввакумова (который опубликовал колонку в «Снобе» — где сформулировал, что, во-первых, ИА стала «директором музея, перенявшего и во многом сохранившего традицию Музея нового западного искусства», а во-вторых, предложил[727] не реставрировать «тот ГМНЗИ», а сделать — похоже, именно в Москве, потому что в Санкт-Петербурге уже есть свой «Лувр», а в Москве был бы логично «Орсе» — «музей искусства одной эпохи, ее художников и собирателей»; «филиал двух государственных музеев, Эрмитажа и ГМИИ», что позволит всем и выиграть, и остаться при своей собственности), все это стало напоминать сцены из «отечественных фильмов о войне, когда сорокопятка с контуженным артиллеристом отбивается от окруживших последний плацдарм полчищ вражеских танков. Ирину Александровну громили. Эхом канонады служил пугающий вой "открывающегося ящика Пандоры", "раскачиваемой лодки", "разбуженного лиха" и "падающих домино" "неотвратимой реституции"».

Благородство Аввакумова, обратившего внимание на то, чем именно на самом деле чревато антоновское «одиночество на вершине», и напомнившего, что та, кого «подозревали в грабеже, укрывательстве краденого, шарлатанстве, тщеславии, профнепригодности и заодно в презрении памяти коллекционеров», в действительности «создала первый в стране Музей личных коллекций», не осталось незамеченным самой ИА, которая, похоже, была тронута: архитектор вспоминает, что «когда директором стала Марина Лошак, а Антонова оставалась в нем президентом, я делал выставку английской фотографии — вижу вдруг Ирину Александровну, она стремительно ко мне подошла, отвела в сторонку и стала мне говорить: "Спасибо, что вы написали". Это я написал про ее идею объединения коллекций Щукина и Морозова. А Марина была рядом, видно было, что ревнует: "Что, что она тебе сказала?" — но это был со стороны Антоновой такой очень человеческий порыв, искренний. Так что при всем том советском строе, который она в себе носила, ей были свойственны, очевидно, и нормальные человеческие эмоции»[728].

На второй сессии пидоухуэй — 23 мая 2013 года, в Администрации президента, у В. И. Толстого — оказались уже не только музейные люди и чиновники, а «представители экспертного сообщества», причем скорее две группы — петербуржцы (МБП, Басилашвили, Сокуров, директор Русского Гусев) и москвичи (телеведущий Познер, банкир и коллекционер Авен, художник Мессерер, директор ГТГ Лебедева, академик Чубарьян).

П. Авен высказался за создание ГМНЗИ как части Большого Эрмитажа, некоторым образом филиала, который, однако ж, расположится в Москве — и примет в себя Щукина и Морозова как с Дворцовой, так и с Волхонки. Сам МБП, довольный результатами организованной им обороны, вновь отошел в сторону и, вместо того чтобы отвечать гневными отповедями, скорее демонстративно укладывался на коврик для йоги всякий раз, когда неунывающий директор Пушкинского пыталась еще разок вовлечь его в игру, которая представлялась ей чрезвычайно увлекательной. Это сработало — и МБП снова сохранил не только коллекцию, но и реноме.

Что до ИА, то уже ясно было, что наделала синица славы — а моря не зажгла; однако формальный «проигрыш» внутри сообщества, как она, видимо, и предполагала, просчитывая «план Б», не убил ее репутацию в общественном пространстве: не побоялась, боролась за идею, поставила все, взошла на костер; и уж когда наступит нужный исторический момент, будет канонизирована. Публичная демонизация не была для нее чем-то новым — за двадцать лет до того она уже успела побывать воплощением абсолютного зла, «бессовестной лгуньей» и «укрывательницей краденого». Если ИА и потеряла политическое чутье, то она точно не утратила своего «катринденёвовского» обаяния. Существуют десятки видеозаписей, где ИА и до и после