Жизнь – что простокваша - Антонина Шнайдер-Стремякова
В очередной раз Юра просится к бабушке с дедушкой: «Давно у них не были. Сегодня суббота, баня – вымоемся». Под ложечкой заныло. Молча присела на огромный камень, над которым недавно трудились.
– Тебе плохо? К ним ближе, чем к нам, пойдём! – убеждает он, присев на корточки.
– Нет, сынок, мне лучше домой, – поднимаюсь я, и мы тихо отправляемся.
«Хорошо бы – вещи унёс, когда детей дома не будет, не так бы ранил», – думаю я и, чтобы в следующие дни они не попросились к старикам, отправляюсь на участок одна.
– Зря копаешь – снесут. Высоковольтная линия рядом, – раздаётся мужской голос.
– Мы уже кое-что посадили!
– Вот здесь и земля получше, и ещё не занято, а лук и перенести можно, – советует незнакомец.
Вечером сообщила, что старый участок надо бросать. Наутро отправляемся к новому, но работают они уже без прежнего энтузиазма. Юра начинает недоумевать:
– У стариков огород большой – на всех хватит. Пойдёмте к ним, они, наверное, знают, когда папа приедет, – и мне с трудом удаётся убедить его, что «надо зайти к дяде Вите, обещал семена дать».
Похудевшая и загоревшая, встречаю однажды Валентина и прошу его к началу учебного года найти работу в другой школе – вместе будет мучительно.
– Ещё чего – я завуч! Мне деньги зарабатывать надо, детей кормить, – самодовольно отказывается он.
– Они со мною остаются! Это мне их кормить придётся! – не понимаю я.
– Не твоих детей – детей моей женщины.
Слова обморозили… Не в состоянии осмыслить услышанное, молчу. После шока тихо интересуюсь:
– А твоих кормить как, если у меня работы не будет?
– Они теперь не мои дети – твои. Сама думай, где работу найти и как их кормить. Это твои заботы.
Я не верю, что это искренне. Всё кричит и сопротивляется: «Зачем так больно? Господи, помоги!»
Прошёл месяц, и я превратилась в девочку 44 размера. Дети без отца скучали. «Надо перед кем-нибудь выговориться, иначе с ума сойду. Иза? Женя? У них свои проблемы. Мама? Переживать будет, отговаривать. Виктория Игнатьевна! – радостно вспоминаю я. – Только она поймёт!»
– Вот так сюрприз! Проходи, Адольфовна. Похорошела… Ну, девочка да и только! – радостно встречает она меня в дверях. – Сколько лет, сколько зим! Почему одна? Где дети, Валентин?
– Дети у сестры, а Валентина нет.
– Опять страдаешь? – по печальному тону догадывается она.
– Да, Виктория Игнатьевна. Детям ничего не говорю. Каждый день о нём вспоминают. И это, будто нож в сердце…
– Пойдём на кухню – кофе приготовлю. Девчонки по подружкам разбежались, тоже одна тоскую.
– Что слышно про Ивана Петровича?
– От водки сгорел – похоронили.
– Да вы что? Жалко – такой умница был! На похоронах были?
– Была. Знаешь, будто постороннего человека хоронила. Плакала не о нём, а о своей загубленной жизни. Но сейчас – вспоминается только хорошее.
– А девчонки как пережили?
– Люда сильно плакала, а Тамара помнит его плохо. Так, матушка моя, жизнь и прошла – ничего от него не осталось, только дети.
– Мне, Виктория Игнатьевна, так тяжело – хоть в петлю лезь! Сказал, что у него теперь другие дети, а наши – только моя головная боль… не его.
– Дурак. Спохватится – поздно будет. А кто она?
– Не знаю. Есть в Юриной школе библиотекарша одна. Всё сходится, но… полной уверенности нет. Колонийский художник будто бы картины ей для библиотеки рисовал.
– По разрешению спецчасти?
– Нет, конечно. По инициативе Валентина.
– Ну, мать моя, ты даёшь! Почему в спецчасть не сообщила?
– Противно доносить, да и репутации его навредить боюсь.
– «Боюсь!..» Она вон не боится у детей отца отнять! Так нам, дурам совестливым, и надо! Ты его пожалела, а он тебя за это с работы хочет выжить. Почему детям ничего не расскажешь? Пусть знают, что отец открещивается от них.
– Боюсь. Разрушу авторитет отца – Юра слушаться не будет. Алёнушка ещё маленькая, не понимает. Знаете, мужское присутствие воспитывает.
– Не всегда оно, матушка, воспитывает. Просто надо добиться, чтоб он в другую школу перевёлся. Алименты платить будет – не пропадёшь! Не бойся – оклимаешься. Главное, как говорят, пережить период ломки.
– Так вы советуете расходиться?
– Советовать не могу – перспективы раскрываю, что не пропадёшь. Сколько ж можно издевательства терпеть? Ничего себе – от кровинок своих отказываться? Не ждала от Степаныча – Иван мой и то жалостливее был. Поговори с матерью – она лучше подскажет. Да, мир с ума сходит, все ценности перевернулись.
– Я-то не пропаду. Будет ли детям лучше?
– Ио себе подумать не грех – молодая ещё.
– Молодая? Я себе такой старухой кажусь – даже представить не можете! Боюсь детей не поднять. Спокойно смотреть на них не могу – за жилы тянут. Они тоскуют, а он открещивается, – и я навзрыд заплакала.
– Ничего-ничего, это приносит облегчение, – обнимая, утешала она.
Вскоре пришла её младшенькая, и я попрощалась.
На другой день отправилась к матери. Рассказ мой не убедил её, от развода она всячески отговаривала.
– Ну, сказал «все немцы – фашисты». Это он, чтоб задеть больнее, – видимо, больше для собственного успокоения ворчала она, – а детей он все равно любит. Старикам всё расскажи, но вернуться упроси. Перебродит эта простокваша, а в итоге – семью сохранишь.
– Да сколько же можно унижаться?
– Всю жизнь. Где смолчать, где поддакнуть, где унизиться… Учись быть хитрой – в жизни надо учиться лавировать.
– Что ж ты раньше этому не учила?
– Всему научить нельзя – жизнь сама учит. И запомни: католики не расходятся – грех.
Прошло несколько дней, и рано утром, когда я на кухне готовила завтрак, увидела в окно, как из автобуса вышла мать.
– Не выдержала. Нет его? – ещё с порога начала она.
Дети с радостным криком выбежали к бабушке, наперебой рассказывая, что папа «куда-то уехал» и что они без него «засадили свой огород». После завтрака она велела им погулять во дворе:
– Нам с мамой поговорить надо.
Узнав, что уход Валентина не получил ещё большой огласки, убеждала сходить к старикам, узнать, где он, и просить вернуться. Я опять должна была унизиться и перешагнуть через себя. Состояние души – непередаваемое. Её не волновало, что просьба может прозвучать неестественно. Ею двигало одно: «Надо сохранить семью».
– Скажи прямо – он тебе противен? – закончила она свои увещевания.
– Оскорбления и унижения противны. Как подумаю о них, впору хоть в омут.
– Ты не представляешь, сколько унижений от других пережить придётся, через что надо будет пройти, чтобы одной ребятишек поднять. И где гарантия, что они не
