Редактор. Закулисье успеха и революция в книжном мире - Сара Б. Франклин
«Дражайший Тед, – писала Джудит спустя пару недель, – последние несколько дней я нахожусь в совершенно лихорадочном состоянии. Возможно, напористость – это и хорошо, но теперь я за нее расплачиваюсь, потому что Кен внезапно свалил на меня такую гору работы, что я буквально в ней погрязла. В прошлую пятницу я встречалась с врачами (авторами отвратительной книжки о детях, которую я редактирую), плюс Кен отдал мне свежий кирпич Вики Баум размером с “Войну и мир”, который он очень просил меня урезать. Вчера мы закончили не особенно рано, а я еще даже не притрагивалась к Вики. Я вспомнила старые добрые времена Беннингтона, когда заваривала себе турку горького кофе и усаживалась заниматься всю ночь напролет». Затем ее тон стал меланхоличным. «Осень – особенно печальное время года. В первом холодном воздухе есть некая срочность, которая так резко вызывает воспоминания. И еще кое-что. Я все не могу спросить у тебя, опасаясь, что ты передумаешь исполнять свое обещание. Ты ведь приедешь на Рождество?» Джудит нужно было на что-то надеяться. Несмотря на всю переменчивость Рётке, он по-прежнему казался Джудит единственным ярким пятном посреди окружающей ее серости. «Я постоянно благодарю бога за тебя, но не могу быть вдали от тебя, родной», – писала она ему[145].
В ноябре Рётке ответил, что он действительно приедет на Восточное побережье на Рождество, «хоть и ненадолго»[146]. Джудит раскошелилась на билеты на «Трамвай “Желание”» (A Streetcar Named Desire) на Бродвее, в котором Стэнли играл Марлон Брандо, а Бланш – Джессика Тэнди. Джудит представила поэта своей семье как мужчину, в которого она влюблена. На протяжении нескольких дней в воздухе царила атмосфера рождественского чуда. Но потом Рётке, как всегда, уехал, и Джудит расклеилась. «Родной, – писала она, – я уже второй вечер пытаюсь связаться с тобой. Я дожидаюсь, пока родственники разойдутся по своим комнатам, отношу телефон на кухню и сижу на холодном кухонном полу, слушая непрерывный гул на твоем конце провода, потому что никто не берет трубку. Господи, как бы я хотела, чтобы Сиэтл взлетел на воздух, чтобы тебе не нужно было туда возвращаться»[147]. Рётке не ответил. Когда он наконец объявился, то снова проигнорировал ее мольбы и лишь попросил о помощи с продвижением книги: «Слушай, возможно, я успею вернуться к выходу книги. Есть какая-нибудь возможность сократить траты за счет публичных чтений?»[148] На этот раз Джудит не пошла на попятную и ответила резкой ремаркой: «В самом деле, Тед… Приди в себя»[149].
На дворе стоял апрель 1948 года. Зима была длинной и мрачной, и Джудит пребывала в подавленном состоянии. «Здесь уныло. Я чувствую себя обманутой. Я слишком много работаю на этих ублюдков в “Даблдее”, здесь холодно, метель, и я скучаю по тебе, – писала она Рётке. – Я ужасно провела выходные на Лонг-Айленде с очень дальними кузинами, которые удачно вышли замуж, – доложила она. – Увидев, насколько невежественными и чудовищно скучными могут быть молодые воспитанные люди, я пришла в ярость. Почему все такие невыразимо нудные?»[150] Но наконец наступила весна и зацвела форзиция. «Теплеет, и мы с Монти по утрам совершаем приятную прогулку на работу. Я беру обед из дома (для экономии) и в солнечные дни ем размокший сэндвич с пивом, купленным в зоопарке, – писала Джудит Рётке. – Думаю, Бёрк уже вернулся. Должен был к концу марта. Надо и ему написать. С большой любовью, Дж.»[151].
Джудит действительно написала Кеннету Бёрку, а он в ответ пригласил ее на литературную вечеринку. Она с радостью согласилась. Однажды теплым вечером Джудит пришла с ним в бар, ощущая новую легкость в ногах. Бёрк заказал себе виски и спросил, что пьет она. «Шампанское», – ответила Джудит. Она ликовала и была слишком взбудоражена, чтобы спать[152]. Она не рассказала ему новость до тех пор, пока они не встретились лично, поскольку не хотела портить сюрприз. Джудит хотела видеть лицо Бёрка, когда скажет ему, что поедет на лето в Европу.
Джудит все осточертело. Ей наскучило выполнять в «Даблдее» приказы других людей вместо того, чтобы самой подписывать контракты с авторами (или «приобретать» их). Ей надоело быть девушкой Рётке на полставки. Их отношения длились достаточно долго, чтобы она раз и навсегда поняла, что он обращал на нее внимание только тогда, когда это было ему выгодно. «Я очень устала находиться в унылом и меланхоличном расположении духа. Пора что-то с этим делать», – писала она Рётке, озвучивая свое недовольство[153]. От этого признания Джудит почувствовала одновременно облегчение и растерянность. Заявив о своих намерениях, она должна была определиться с тем, что ей делать дальше. Только весной 1948 года она поняла, каким будет ее следующий шаг.
К тому моменту, когда в конце 1947 года были подписаны бумаги о разводе кузины Джудит, Джейн, та была снова обручена, на этот раз с Джоном Гантером, зарубежным корреспондентом NBC[154]. Он работал с ее первым мужем Джеком Вандеркуком на радио, где и познакомился с Джейн. Пара планировала обручиться в Чикаго в марте 1948 года и пригласила Джудит в качестве единственной гостьи[155]. Потом они собирались уплыть в Европу. Им предстоял рабочий медовый месяц: Гантеру нужно было вернуться в строй.
Джудит увидела в этом шанс тоже отправиться в Европу. Несомненно, ее родители не станут возражать, если на континенте с ней будут Джейн и Джон. Не успев растерять запал, Джудит попросила в «Даблдее» отпуск. Маккормик отпустил ее на два месяца без сохранения жалованья. Только после этого она написала Рётке: «Мне это пойдет на пользу. Я побуду одна, ненадолго вырвусь из этого ужасного тупикового состояния и самое главное – немного повидаю мир»[156]. Джудит убедила отца дать ей денег взаймы и подала документы на свой первый загранпаспорт. Она также уговорила присоединиться к ней Сару Мур. Они купили билеты на пароход «Вулкания» (Vulcania), который должен был переправить их через Атлантический океан. Дорога занимала десять дней в одну сторону, а между вояжами они планировали в течение нескольких недель исследовать континент.
К апрелю Джудит переполняло предвкушение, и Кеннет Бёрк понимал почему:
