Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин
Поэтому ИА продолжала поиски свежей крови на стороне — среди «приглашенных профессоров» из тех, что пользовались авторитетом в искусствоведческой среде и чья репутация должна была улучшить научный имидж ГМИИ, — вплоть до 2013 года, когда в ее последнем резерве оказались сначала крупный ученый Андрей Владимирович Толстой (который полностью соответствовал всем формальным требованиям — так что, ничего удивительного, отношения и с ним разворачивались по стандартному сценарию: проработав в Музее замом по науке в течение какого-то времени — и сначала экспонировавшийся в качестве фаворита директора, с намеком на возможность присвоения ему статуса преемника, — он угодил в опалу и был вынужден уволиться), а затем декан истфака МГУ Иван Тучков и директор Института искусствознания Дмитрий Трубочкин.
Выдающийся советский искусствовед Александр Каменский учился вместе с ИА в ИФЛИ и в аспирантуре Музея и вплоть до своей смерти в 1992-м публиковал в самых престижных изданиях своего времени значимые яркие рецензии на выставки Музея. Его сын, Михаил Каменский, «приходя еще мальчиком в Музей, всегда был обласкан встречающимися мамиными подругами» — так что уже тогда воспринимал Пушкинский «как родной дом» и относился «к сотрудникам как к членам большого родственного клана, глава которого — Ирина, директор». В 1997-м, продолжает он, ИА «сама предложила нам с мамой устроить в Белом зале небольшую выставку в память об отце. Это было благородным жестом старого товарища, и я благодарен за это Антоновой и Музею»[623].
Каменский не делает секрета из того, что мечтал бы стать директором Пушкинского — обладая для этого необходимыми компетенциями и опытом: профильное образование, работа в Институте искусствознания, директорство в аукционном доме «Альфа-арт», унаследованный от отца символический капитал, наконец, связи в медиа, банковском и аукционном бизнесе.
В 1998-м в его жизни начался новый этап: ИА, вознамерившись «кроме выставок и науки, наполнить консервативные музейные своды ритмами современной жизни», предложила ему стать своим заместителем по развитию. Зная, что он в тот момент работал замгендиректора ИД «Коммерсант» — и сильно терял в деньгах, ИА, «поднявшись из-за стола, положила руки на спинку своего кресла: "Миша, мне уже пора задумываться о будущем. Я хочу вам сказать — прямо сейчас, чтоб вы понимали, — что если вы в качестве моего заместителя по развитию оправдаете ожидания, то это кресло может стать вашим».
Не было ли это предложение шуточным или намеренно «театральным»? «Нет. Она не шутила, сказанное было произнесено без притворства и наигранности. То были слова, сказанные выдающимся директором выдающегося советского музея, теряющего контакт с реальностью нового мира».
Ни с кем из ее заместителей и лжепреемников отношения ИА не складывались драматичнее, чем с Михаилом Александровичем Каменским; и из всех людей, с которыми разговаривал автор этой книги, именно он производит впечатление наиболее травмированного опытом общения с главной героиней. И если уж мы упомянули «Наследников», то продлившееся несколько лет «партнерство» этих двоих настолько напоминает сюжет сериала, что начинает казаться, будто именно они с ИА были прототипами Кенделла и Логана Роя соответственно.
И хотя мы можем реконструировать происходившее только по свидетельствам одной из сторон[624], эта история заслуживает чуть более подробного изложения.
На протяжении четырех-пяти лет тесного сотрудничества отношения этих двоих претерпевали удивительные метаморфозы. «Первый год она меня поддерживала, ободряла, продвигала всячески. Брала с собой на театральные премьеры: так, по-товарищески». Они часто и подолгу разговаривали, и их коллеги упоминают о том, что Каменский действовал на ИА скорее благотворно, она умеряла свой гнев, у нее реже случались «ее приступы экстатической ярости» — и после его визитов заходить в ее кабинет было чуть менее рискованно, чем обычно.
Меж тем, припоминая сцену с предложенным ему директорским креслом, М. Каменский не мог не отметить, что, часто уезжая в командировки, ИА ни разу не назначала его временным местоблюстителем в Музее: «Через некоторое время стало понятно, что ИА боялась создать у окружающих впечатление, что я, даже чисто технически, могу исполнять ее обязанности».
Первоначально он воспринимал эту линию поведения как мудрую и продуманную систему административного закаливания.
«Прошло чуть больше года, и я стал объектом ее несправедливых и беспричинных нападок. Относясь к ней с глубоким почтением, я старался Антоновой не перечить, не спорить с руководителем, который меня в два раза старше, тем более в присутствии сотрудников, для которых она была царь, бог и воинский начальник».
Большинство сотрудников Музея — с которыми Каменский методично выстраивал перспективные отношения на горизонтальном уровне и пользовался их неизменным расположением, — судя по их репликам, раньше него догадались, что ИА водит его за нос, — и, скорее всего, понимали, что рано или поздно его постигнет та же участь, что и других заместителей-фаворитов.
В принципе явно не страдающий от дефицита самоиронии, Каменский тем не менее не слишком скрывает, что эти глубоко абьюзивные отношения не закончились и после его ухода из Музея в 2002-м: он по-прежнему испытывает к ИА сложную смесь любви, ненависти, обиды, уважения и разочарования. «Когда она умерла, и на панихиде, и на кладбище очень многие люди не могли сдержать рыданий. И я в том числе. Хотя вообще, в своей жизни, я не так уж много и плакал. Но вот я рыдал. А потом пытался объяснить себе природу этих слез. Ведь ее роль суровой матери оказалась надумана. Она не была для нас матерью. Потому что ничего "материнского" в ее отношении к любившим и верно служившим ей и Музею сотрудникам, в том числе совсем молодым или значительно моложе ее, не было. Ушел деспот. Диктатор. Ушел очень жестокий человек. ИА настолько была в игре — властной игре, что не задумывалась о судьбах отдельного человека — вообще. За редчайшим исключением — когда дело касалось каких-то инвалидных ситуаций, тяжелых болезней; тогда, очень избирательно, она могла проявить сочувствие, какую-то человечность…»
«Аня Чудецкая рассказывала мне, что как-то раз
