Серго Орджоникидзе. Командарм советской промышленности - Илья Сергеевич Ратьковский

Сталиным — Берией. Воспринято это было не столь однозначно, как часто пишется в исторических работах. Корней Чуковский записал в дневнике: «8 марта… Вечером пришла ко мне Тренева-Павленко[1184]. У нее двойной ущерб. Ее отец был сталинский любимец, Сталин даже снялся вместе с ним на спектакле „Любови Яровой“, а мужа ее, автора „Клятвы“, назвал Хрущев в своем докладе подлецом. И вот она говорит теперь, что многое в сообщении Хрущева неверно, что Орджоникидзе никогда не стрелялся, а умер собственной смертью, что снимок „Ленин — Сталин“ не фальшивка и т. д.»[1185].

Отметим, что данное заявление Н. К. Треневой-Павленко, на наш взгляд, имеет основание. Дело в том, что выступление Хрущева по поводу Орджоникидзе на XX съезде никак не соотносится со ставшими известными после смерти Сталина данными 1953 года. С этой точки зрения представляет интерес июльский пленум 1953 года, на котором неоднократно упоминались смерть Орджоникидзе и моральная ответственность за это Берии, который довел его до преждевременной смерти. Однако на этом пленуме не говорилось ни о самоубийстве Орджоникидзе, ни тем более о его убийстве. Так, Микоян упоминал только ухудшившиеся отношения между Сталиным и Орджоникидзе вследствие действий Берии: «О его интригах я впервые узнал от Серго. Я помню, разговаривал с ним за несколько дней до его смерти. Он очень взволнованный ходил. Он меня спрашивал: „Не понимаю, почему товарищ Сталин мне не доверяет. Я абсолютно верен товарищу Сталину и не хочу с ним драться, хочу поддержать его, а он мне не доверяет. Здесь большую роль играют интриги Берия. Берия из Тбилиси дает Сталину неправильную информацию, а Сталин ему верит“»[1186]. Из этого следует, что о самоубийстве Орджоникидзе в речи Микояна не упоминалось. То же характерно для выступления Ворошилова: «Я вспоминаю, как в свое время, это известно и товарищам Молотову, Кагановичу, и в особенности тбилисцам-грузинам, в частности и тем, которые здесь присутствуют, какую гнусную роль сыграл в жизни замечательного коммуниста Серго Орджоникидзе Берия. Он все сделал, чтобы оклеветать, испачкать этого поистине кристально чистого человека и большевика перед Сталиным. Серго Орджоникидзе рассказывал не только мне, но и другим товарищам страшные вещи об этом человеке, уже тогда видя в нем самого настоящего врага. Он так и говорил, что это и наглец, и враг, который себя еще покажет»[1187]. Также показательно выступление члена Политбюро в 1932–1952 годах, а в 1953 году члена Президиума Верховного Совета А. А. Андреева: «Берия рассорил товарища Сталина и Орджоникидзе, и благородное сердце т. Серго не выдержало этого: так Берия вывел из строя одного из лучших руководителей партии и друзей товарища Сталина»[1188]. Таким образом, в ходе июльского пленума 1953 года неоднократно упоминалась смерть Орджоникидзе, но нигде не ставился под вопрос ее естественный характер.

Подобный момент характеризует и расследование дела Берии в следующие месяцы 1953 года. Тема травли Орджоникидзе со стороны Берии будет неоднократно упоминаться в указанных следственных документах. В ходе следствия рассматривались действия НКВД СССР и Грузии по отношению к родственникам Орджоникидзе, действительно имевшие место после смерти Серго. Однако нигде не упоминалось ни доведение его до самоубийства, ни насильственный характер смерти Орджоникидзе. Сошлемся и на более позднюю правленую стенограмму выступления Генерального прокурора Р. А. Руденко на собрании актива ленинградской партийной организации 6 мая 1954 года о постановлении ЦК КПСС по «Ленинградскому делу», где говорилось об интригах Берии против Орджоникидзе, но не более того[1189].

Таким образом, можно утверждать, что возникновение версии о самоубийстве Орджоникидзе имело причиной более поздние политические мотивы, то, как подавал материал Хрущев, а не реальные факты, которые ранее не были известны. Очевидно, что курс на десталинизацию советского общества Хрущева оказал влияние на последующую трактовку февральских событий 1937 года. С этого периода вводится официальная практика отрицания естественной смерти Орджоникидзе. Согласно новым веяниям критики Сталина и сталинизма, смерть Серго произошла в результате самоубийства или действия третьего лица (убийство). Часто объединяемые вместе, они подаются как одинаково возможные.

В заключительном слове на XXII съезде КПСС Хрущев утверждал: «Вспомним Серго Орджоникидзе. Я верил сказанному тогда, что он скоропостижно скончался, так как мы знали, что у него больное сердце. Значительно позже, уже после войны, я совершенно случайно узнал, что он покончил жизнь самоубийством. Брат Серго был арестован и расстрелян. Товарищ Орджоникидзе видел, что он не может больше работать со Сталиным, хотя раньше был одним из ближайших его друзей. Орджоникидзе занимал высокий пост в партии. Его знал и ценил Ленин, но обстановка сложилась так, что Орджоникидзе не мог уже дольше нормально работать и, чтобы не сталкиваться со Сталиным, не разделять ответственность за его злоупотребления властью, решил покончить жизнь самоубийством»[1190]. Никаких подтверждений этих «фактов» Хрущев в тот период не приводил. Только впоследствии, уже в мемуарах, он указал источник сведений — слова члена Политбюро Маленкова: «Однажды в выходной день я был на даче. Мне звонят и говорят, чтобы я позвонил в ЦК. Там мне сказали: „Товарищ Хрущев, умер Серго. Политбюро создает комиссию по похоронам, вас включают в эту комиссию. Прошу к такому-то часу приехать к председателю комиссии, будем обсуждать вопросы, связанные с похоронами Серго“. Утром Серго похоронили. Прошло много времени. Я всегда отзывался о Серго с большой теплотой. Однажды (это уже, по-моему, было после войны) я приехал с Украины. У Сталина на обеде, который тянулся целую ночь, видимо, я попал в ненормальное состояние. Вспомнил я вдруг о Серго, начал говорить о нем добрые слова: лишились мы такого человека, умного, хорошего, рано он умер, а мог бы еще и пожить, и поработать. Смотрю, сразу за столом такая реакция, как будто я сказал что-то неприличное. Правда, никто мне ничего не сказал, и такое, знаете ли, повисло молчание. Я это увидел, а потом, когда мы с Маленковым вышли, я говорю ему: „В чем дело?“ — „А что, ты разве ничего не знаешь?“ — „Да о чем ты?“ — „Ведь Серго-то не умер, а застрелился, Сталин его осуждает, а ты по-доброму сказал о нем, поэтому и возникла пауза, которую ты заметил“. — „В первый раз слышу! Вот так-так…“»[1191] Характерно, что часто эта цитата приводится по-разному. Например, В. Л. Бобров в своей статье о смерти Серго цитирует Хрущева по неотредактированному варианту, где фраза выглядит иначе: «Я приехал с фронта. У Сталина на обеде, который тянулся целую ночь, видимо, я попал в ненормальное состояние»[1192].

Также Хрущев в мемуарах ссылался и на сведения, которые он получил от