Элегии для N. - Александр Викторович Иличевский
Экзистенциальное обращение вещества – это тот момент, когда вещь, будь то шубка, касание, свет фонаря или даже сами стены, перестает быть просто объектом в мире. Она становится чем-то большим, превращается в символ, в знак, на котором пересекаются время и пространство. Топос девичьей шубки – это не просто ее физическое присутствие в Москве, в тот вечер, когда снег таял под ногами, а метафизическая точка, где тело, мех и свет сливаются в одно целое. Это мгновение, когда мысль о вещи становится неразрывной с мыслью о месте, где она находится.
Литература, таким образом, оказывается не просто рассказом о людях или событиях. Это попытка создания мира, где мысли и вещи взаимодействуют на другом уровне – на уровне символов, на уровне топоса, где пространство и время сливаются в одно целое. Экзистенциальное обращение вещества – это способ связать жизнь человека с пространством вокруг него, показать, как каждое движение, каждое касание, каждый миг переплетается с миром, в котором оно происходит.
Город – зеркало, и человеку трудно и боязно вглядываться и не видеть в нем себя. И теперь, как и в старинное время, должна существовать путеводная разносортица – ведь существовал же «Путеводитель для ходоков» с подробным описанием, как добраться от того или иного вокзала до Мавзолея, как найти на Воздвиженке приемную «всесоюзного старосты», с приложением – образцом формуляра, согласно которому следует писать прошение.
Ландшафт всегда надежнее государства. Он фундаментальнее и не менее сакрален. И вот почему. То, что человеческий глаз наслаждается пейзажем, – это абсолютно иррациональное событие. Наслаждение зрительного нерва женским телом вполне объяснимо рационально. В то время как в запредельном для разума удовольствии от созерцания ландшафта кроется подлинная природа искусства, чей главный признак – бескорыстность.
И не в том ли любовь к Родине и состоит, что и город, и пейзаж – отражают и формируют строй души, развивая ее взаимностью?
Но это уже из космической темы «Истинного себялюбия», и мы оставим ее автору – Циолковскому.
Эпилог. Симферопольское шоссе. Июльская ночь духотой затопляет столицу. Лица синевеют в полях неона. Пылающая лисица – перистый облак – тает в золе над МКАДом. Стада блеющих дачников растекаются по радиальным ада. Светотоки шоссе воздуху видятся как взорванная река, после битвы несущая сонм погребальных чаек (вид лодки). Похоронных костров полные чаши фар, их лучей снопы, словно астра салюта, распускают цветок пустоты, венчая область тьмы. Страда недельной тщеты позади. По лицу Творца от виска Млечный Путь стекает струйкою пота. И в хоровод созвездий, как под корону, вступает Суббота. Смятение души, рвущейся прочь из руки хирурга, схоже с чувством увязшего в пробке. Человек в авто – лишь десятая часть человека. Наконец скорость – сто тридцать. Обрывается стая огней Подольска, и стрелка спидометра, переваливая через полюс циферблата, играет с попутной стрелкой в «царя горы», при обгоне слева, обходя на волос. Столица пустеет лишь за полночь: как река, центробежной разметанная в рукава; или – как огнерукий, безумный от боли Шива. И пилот вертолета, зависший над этой прорвой, бормочет в эфир: «Глянь, Витек, как красиво!»
XV
Назовем эту главку «Хвала женскому телу». На Чистых прудах вечер был свеж и тих, взошла луна над крышами домов, еще летали стрижи, свет фонарей дорожками отражался в пруду. Я сидел на скамье и что-то писал в блокноте, когда ко мне подошел мужчина и вежливо заговорил. Его речь была плавной, обволакивающей, словно сам свет луны, о котором он загадочно стал рассказывать. Люди лунного света – так он назвал тех, чьи жизни проходят в мягкой тени ночи, в стороне от ослепительных яркостей дня. Это звучало поэтически, было наполнено смыслом, который не сразу раскрывался.
Он говорил так, будто каждое слово было частью какой-то древней, давно забытой книги. Именно тогда я впервые услышал имя Василия Розанова. Его слова, пронизанные философскими рассуждениями, казалось, выплывали из теней. Розанов, как его описывал этот человек, был философом сумерек, между светом и тенью, между миром дня и ночи. Но вместе с этим постепенно возникало ощущение, что за этим разговором кроется нечто большее.
Я был в шортах и с каждым новым словом собеседника начинал все сильнее ощущать странное стеснение, будто шорты превращались в короткую юбку. Все в целом было как-то неуместно, словно меня застали в неподобающей ситуации. Философские размышления незнакомца переплетались с чем-то личным, с чем-то, что начинало вызывать во мне неуверенность. Я сидел рядом с ним, слушая, но постепенно что-то меняло характер разговора, как будто он говорил уже не просто о лунных людях или Розанове, а о чем-то более интимном, направленном прямо на меня.
Он предложил продолжить разговор в кафе на улице Чернышевского, где, по его словам, подавали отличный горячий шоколад. Мы сели за столик, и первые минуты все еще казались наполненными смыслом. Его слова текли, как густой горячий шоколад в моей чашечке, продолжая ту же тему, что и на Чистых прудах. Он говорил о скрытых аспектах жизни, о темных сторонах существования, словно приглашая меня в мир, о котором я раньше не задумывался.
Но с каждой минутой я все больше терял интерес. Изначально завораживающая беседа начала казаться пустой, его философия – натянутой, как струна, которой не хватало резонанса. Шорты, которые вначале вызывали у меня дискомфорт, перестали быть важными. Теперь я понимал, что это не мои шорты или его разговор касались сути. Просто за словами не стояло ничего, что могло бы затронуть меня. Философия перетекала в личное, но вместо откровений я ощутил только нарастающую скуку.
Я не сбежал. Он, возможно, заметил мое охлаждение, но не подал вида. Просто в какой-то момент все стало неинтересным. Мысли о лунных людях, о тени и светах ночи, вначале заманчивые, стали казаться чем-то надуманным. Горячий шоколад остыл, как и разговор. Вопрос гомосексуальности был поднят тогда впервые, но ответ был дан немедленно: девушки прекрасней.
XVI
Назовем эту главку «Грузди и кузов».
Однажды я оказался в Витебске в командировке с товарищем, Борькой.
Мы приехали на рабочей машине, со всем оборудованием и
