Двадцать шестой - Мария Сергеевна Данилова
Гриша хотел спрятаться от всех на своем удобе и читать, но его заставляли помогать.
Сидеть на душной кухне и натирать лимонную цедру или вымешивать тесто – это еще полбеды. Хуже было то, что мама с тетей Томой слушали по радио какой-то съезд, и это было сущим наказанием.
Приемник, стоящий на подоконнике, бурлил целыми днями. Народные депутаты призывали, настаивали, предостерегали: поиск компромиссов, необходимость переголосования, усугубление межнациональных конфликтов, риск откатывания назад. Иногда выступающим хлопали, иногда из зала слышались недовольные реплики, иногда просто невнятный шум. Время от времени знакомый голос Горбачева призывал уважаемых товарищей поднимать мандаты и помнить про регламент, а потом подсчитывал голоса: столько-то за, столько-то против, столько-то воздержалось. Скука смертная.
Мама с тетей Томой, которые обычно болтали не переставая, до мозолей на языке, так над ними все время подтрунивал папа, сейчас затихли, слушали сосредоточенно, стараясь не жужжать миксером и не греметь о стол скалкой.
– Тома, в это просто невозможно поверить, – говорила мама, понизив голос, чтобы не перебивать радио. Она выкладывала корж для «Наполеона» на противень и ловким, быстрым движением накалывала его по всей поверхности вилкой, чтобы в духовке тесто не поднялось и не пошло пузырями.
– Не знаю, Женя, – качала головой тетя Тома, принимая противень из маминых рук. – Хочется надеяться, конечно, но посмотрим, куда это все приведет.
Сам Гриша мог думать только о поездке в Крым. Родители долго спорили о том, куда им все-таки поехать – мама хотела в Коктебель, на море, но жилье найти было невозможно, а папа, конечно же, рвался в горы, и родители, прямо как эти депутаты по радио, пришли к компромиссу и консенсусу: ехать на машине до Бахчисарая, там оставить ее на станции «Сирень» и дальше через Орлиный залет подняться на яйлу Ай-Петри к обсерватории. А там уже спуститься к морю и постоять несколько дней в бухте под Ялтой. Папа даже уже достал у кого-то трехместную палатку – заграничную, нейлоновую, легкую, – неслыханная удача. Гриша, с детства слушавший папины альпинистские истории, одновременно и страшно хотел, и немного побаивался гор, но, конечно, папе в этом не сознавался.
Мама с тетей Томой поставили в духовку очередную порцию коржей и раскатывали новые, когда из приемника зазвучал высокий картавый мужской голос. Мамы замерли, переглянулись и не сговариваясь, одновременно побросали тесто и скалки и, как были с белыми от муки руками, ринулись в большую комнату включать телевизор.
На экране этот мужчина, из-за которого они так всполошились, оказался совсем не таким, каким представлял его себе Гриша. Он был в очках, старый, сухой, лысый, если не считать седых клочков за ушами, и усталый. Наклонив голову чуть влево, будто у него свело шею, он говорил монотонно, сбивчиво, часто прерывался, чтобы подобрать слова – что-то про конституцию, чрезвычайно сложное положение, перспективу развития и ответственность за судьбу страны.
– А кто это? – поинтересовался Гриша.
– Потом, потом, – отмахнулась мама. – Не мешай.
Близорукая тетя Тома стояла перед телевизором, прижав к носу очки. А мама сидела молча на краю дивана, положив руки на фартук, и Грише даже показалось, что она перестала дышать. Накренив голову, старик все бубнил и бубнил своим дребезжащим голосом – историческое значение, исключительное право, великая миссия, – а ему хлопали и кивали, как вдруг мама вскрикнула, вскочила, будто ошпаренная, с дивана и понеслась на кухню, так что чуть не сбила с ног Гришу.
– Жень, ты что? – крикнула ей вслед тетя Тома.
– Коржи!
Чем ближе становился «день икс», тем чаще становились переклички. В начале мая Гриша с папой ездили отмечаться два раза в неделю, а в конце – каждый день.
За эти месяцы папа сильно поднаторел в своем деле десятника. Первое время каждая перекличка растягивалась на час, а то и больше: пока все соберутся, пока выстроятся, пока сориентируются. А когда папа выкрикивал имена будущих автомобилистов, каждый считал своим долгом взять его под локоть, как доброго старого друга, увести в сторону и заговорщицки поведать, что слышал по своим каналам, – наверное, все-таки это будет не охра, а беж, или спросить, не знает ли все-таки папа, где именно будут выдавать талоны, да-да, вы говорили, что не знаете, но, может, у вас есть какие-то предположения.
Но к весне папа так изловчился, что вся процедура занимала у него минут десять, не больше, – группа сама выстраивалась в очередь, согласно номерам в списке, папа проходил вдоль шеренги, отмечал присутствующих в своей тетради и тотчас же объявлял перекличку законченной. И уже теперь, если кто-то хотел остаться, обменяться новостями, слухами или жалобами, пожалуйста, никто вам не мешает, общайтесь, сколько вашей душе угодно. Остальные же могли бежать по делам.
Где будут раздавать карточки, папа действительно не знал, как не знал наверняка никто ни в папиной пятидесятке, ни в других. Слухи ходили разные: кто-то говорил, что через собес, кто-то – что в райкоме, а Вячеслав Леонидович считал, что через дом культуры на Шверника. Но почему до сих пор не объявили? Народ нервничал.
Наконец – объявили. Прав, как всегда, оказался Вячеслав Леонидович. В тот день папа встал совсем рано и к пяти часам утра уже был на месте. Мама с Гришей подъехали к девяти, с термосом сладкого чая и бутербродами. Народу уже было море, толпа шумела и трепыхалась.
– Очередь как на Джоконду, – ахнула мама.
Папа и тут не упустил возможности пошутить.
– С той разницей, что Джоконду мы унесем домой, – засмеялся он.
Несколько часов длилась нервная неразбериха. Сначала никто не знал, что вообще происходит, когда откроют двери, когда начнется раздача. Потом пришла милиция, выставила турникеты и объявила, что карточки начнут выдавать в полдень. Десятникам было велено выстроить свои очереди, прицепить их одну к другой, и наконец дело пошло.
Образовавшаяся очередь дважды огибала здание дэка, будто лабиринт, и было очевидно, что процесс растянется на весь день. Жен, родственников и прочих сочувствующих отгородили турникетами, дабы не путались под ногами, в очереди оставили только тех, кто был в списках. Смысла ждать тут Грише с мамой весь день не было, и они решили, что погуляют несколько часов, а ближе к четырем вернутся к папе. Они оставили ему пакет c бутербродами и пошли.
Мама хотела вернуться домой. Во-первых, пообедать, а во-вторых – сказала она осторожно, зная, что идея эта
