Вайнахт и Рождество - Александр Константинович Киселев

— А все равно! — гневно сказала бабушка. — Раз такие деньжищи плочены, пусть работает! У, предательница!

И она погрозила кулаком швейной машинке.

Потом откинулась на подушку и затянула:

— Ой, смерть моя пришла! Думала ли, гадала ли, что от железки американской помру!

На шум пришел Герд. Он с удивлением смотрел на эту сцену, пока Иван Ильич не показал ему на машинку.

— А, зо, — сказал он и ушел.

Через минуту он вернулся с инструментами.

Бабушка перестала умирать и села на кровати.

— Ты там не сломай чего! — строго сказала она Герду.

Он усмехнулся и стал снимать корпус механизма.

— Вот, Иван Ильич, что значит мужик-то, да еще с руками. А ты, поди, кроме своих книжек, и дела-то стоящего не знаешь, — укоризненно сказала бабушка.

— Да уж, — вздохнул Иван Ильич.

— Беспокоюсь я за тебя, — продолжала бабушка. — Придут наши, церковь твою закроют, а тебя шлепнут.

— За что? — спросил Иван Ильич.

— Как это за что? Церковь кто открыл? Немцы. Получается, что ты немцам служил.

— Я не немцам, я Богу служу, — возразил Иван Ильич.

— И за это тоже шлепнут, — убежденно сказала бабушка.

Иван Ильич улыбнулся:

— Значит, так тому и быть. Да ведь меня уже «шлепали». Так что дело привычное.

— Это как? — удивилась бабушка.

— Да еще в 20-м году. Сеньку, сына аптекаря со Стрелки, помнишь?

— Да кто ж его, ирода, не помнит?

— Ну вот. Он тогда в ЧК служил. Взяли меня допрашивать, куда я церковные ценности спрятал. А у нас этих ценностей отродясь не было. Целый день мурыжили. А ночью Сенька пришел, повел меня расстреливать. Хорошо, что лыка не вязал, промахнулся два раза. Ну, тут товарищи его набежали, скрутили. Вот так.

— Да-а… — вздохнула бабушка.

— Петровна! — сказал Герд и улыбнулся.

— Неужто починил? — вскочила бабушка.

Герд махнул рукой: пустяки, мол, — собрал инструменты и вышел.

Про Вайнахт

Это был самый обычный день, и начался он обычно.

Все ушли на службу. Мама с Гердом на свою, Иван Ильич на свою. Бабушка, как всегда, сидела за машинкой, что-то шила Соне.

Мы с Соней делали уроки. По-настоящему. Иван Ильич каждый день проверял задание и давал новое. Сначала мне было скучно, а потом стало интересно. То есть сначала было трудно во всем самому разбираться, а потом понравилось. Соня сказала, что я способный, только недисциплинированный. Я бы, наверно, всю школу так мог бы пройти. Только без ребят скучно.

Конечно, Соня тоже друг, хоть и девочка. Но ей нельзя на улицу выходить. А ребят никого не осталось. Я еще один раз был у Вани Зайцева, но он по-прежнему делал свою машину, а его мама, когда я пришел, все плакала и говорила про божье наказание.

Я несколько раз ходил на скульптурную фабрику, но тетю Аню видел только однажды и издалека. Она тоже меня заметила, покивала головой и улыбнулась. Я скорее побежал назад, чтобы обрадовать Соню, но она опять стала плакать. Почему женщины такие плаксы? Я, если плачу, то по делу, а они просто так.

Она плакала и все спрашивала:

— Зачем их там держат? Что они хотят с ними сделать?

Откуда я знал?

Соня подходил к иконе и о чем-то с ней шепотом говорила. Она не молилась, это точно. Потому что когда молятся, крестятся. Это я знал. Она вообще часто читала эту библию и говорила о ней с Иваном Ильичом. Но мне это было неинтересно, и я не слушал. А еще в церковь к Ивану Ильичу стала ходить бабушка. Когда она сходила первый раз, то сказала, что там бедненько, но чистенько. Потом сказала, что ей намного легче стало. Потом захотела со мной пойти. Но я отказался, и даже Иван Ильич меня поддержал. «Всему свое время, Полина Петровна», — так он сказал.

Мне больше всего хотелось знать, что там на войне. Тот, в белом полушубке, еще когда говорил, что Москву вот-вот возьмут. Но что-то ничего не было слышно. И вообще ничего не было слышно. Будто все вокруг остановилось, молчит и чего-то ждет. Только березовых крестов в сквере возле школы становилось все больше.

В общем, мы еще делали уроки, когда вернулся Герд, а за ним мама. Мы удивились, потому что они никогда так рано не приходили. Я выглянул в дверь, но мама махнула рукой: сиди пока здесь. «У них праздник сегодня», — сказала она.

Я сначала испугался, потому что подумал, что немцы Москву взяли и от этого у них праздник. Но потом опять пришла мама и сказала, что нас Герд зовет. Мы поднялись наверх, и я сразу почувствовал сильный новый запах. У входа в наши комнаты лежала небольшая елка.

Мы прошли в комнату Герда. Он улыбнулся нам, поздоровался по-русски и что-то сказал по-немецки.

— Что он сказал? — спросил я Соню.

— Сказал, что сегодня какой-то вайнахт.

— Мама! — крикнул я. — Что такое вайнахт?

— Рождество! — ответила мама.

Значит, Москву не взяли!

И мы принялись за работу. Соня вырезала снежинки из бумаги и раскрашивала. А мы с Гердом делали электрическую гирлянду. Если честно, то делал Герд, а я помогал, держал провода и подавал маленькие лампочки. Он закатал рукава, и я снова увидел льва и надпись. Я спросил, что значит этот рисунок.

— Мой город, — сказал Герд. — Пассау. Бавария.

Я сначала не расслышал последнее слово и переспросил:

— Германия?

— Не Германия, — замотал головой Герд. — Я — Бавария.

Вот те на! Это что же, Герд — не немец? Какая-то Бавария… А говорит по-немецки. Опять загадка.

Мы поставили елку, повесили снежинки и гирлянду. Герд ее включил, и получилось очень красиво.

А потом мы все сели за стол. Герд достал бутылку вина. Потому что праздник, а в праздник можно. И бабушка, мама и Герд немного выпили вина. А Иван Ильич не стал, сказал, что у него пост.

За столом много говорили, и мы с Соней узнали много интересного.

Я спросил маму про Баварию, и она объяснила, что в Германии есть такая земля. И многие баварцы не считают себя немцами. У них даже язык немного отличается. И мне было приятно, что Герд не немец. Я сразу решил, что раз баварец, то не фашист, это точно.

А Иван Ильич рассказал, что Рождество — это день рождения Иисуса Христа. В этот день его родила богородица Мария. Это та женщина, которая у него на иконе. Нам в школе говорили, что никакого Христа на самом деле не было, но