Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова
– Не взамен. Я бы и сам подготовился, но…
– Но лениво?
– Но вместе веселее, скажешь, нет?
Марии было бы веселее, если бы она могла спокойно пересечь школьный двор. Потом спокойно разложить книжки на чистом, с ее собственным порядком, столе. И спокойно, до ночи, заниматься, заниматься, заниматься.
– Да к тому же, Мария, всем известно, у Графини есть любимчики.
Мария отнекивается, но вообще она согласна – она не всем так благоволит, как ей. Не всем тянет оценки в четверти, прощает опоздания и даже вовсе неявки.
– Она вон и книжки тебе подсовывает из собственной библиотеки. Поделишься или ты это, единоличница?
Марии хочется оправдаться, мол, я же особый случай. Это вас в школу фиг заставишь ходить. А я каждый школьный день себе выгрызаю. Дядья смотрят косо, тетки морщат нос, думают, строю из себя невесть кого. Что цыганке нужно? Буквы знать, уметь худо-бедно читать, складывать и вычитать, чтобы считать лавэ. Вот только вчера мать сидела в слезах – Мария, злая, неблагодарная дочка, другие уже бабушки в моем возрасте, а ты, ты хочешь, наверное, чтобы книжки всю красоту твою высосали, будешь скоро старая, страшная, без мужа, без детей, обуза на нашей шее.
– Поделюсь, – тихо говорит Мария. Со всеми приходится быть, как это называется? Ласковым теленком. Так, кажется, ее Графиня называла. Мария смотрит, как солнце золотит пушок на щеке Фила. Как растягиваются в улыбке его губы, красивые, пухлые, с точками заживающих ранок. Мария показывает головой на крыльцо школьного хозблока, там до зимы хранятся лыжи и песок для посыпки дорожек: – Туда давай, сегодня и начнем. Фил улыбается еще шире.
Пока Мария раскладывает конспекты – синее на белом, сколько мозолей натерла, пока ее закорючки не стали похожи на витиеватую гжель. Фил усаживается рядом и пододвигается ближе. И ближе. Так что Мария бедром чувствует его бедро. «Первый мужчина, касающийся твоей юбки, – это муж», – звучит колокол маминого голоса. Но Мария не двигается и только чувствует, как щеки становятся горячими. Может, солнце уже припекает? А может, и нет.
* * *
– Где буква «В» заглавная? Вот «В». А какое слово с «В» начинается? «Волк»! – Мария клацает зубами. – Ры-р-р!
Брат хохочет, хватается за живот и откидывается на топчан, Мария не выходит из роли, рычит и скалится, пытается схватить брата за ножку, требует немедленно ответить, какие еще слова начинаются с «В», иначе волк рассвирепеет и сожрет маленького поросенка.
Брат спрыгивает с топчана и улепетывает прочь. Играть в догонялки ему нравится куда больше изучения азбуки.
Мария вздыхает и откладывает книгу. Азбука новенькая, с яркими цветными картинками, из свежего завоза в школьную библиотеку. Марии ничего не стоило ее стащить. Все равно таких азбук там целая коробка, а брата в школу наверняка не отдадут. Слишком уж отец зол, что Марии школой «мозги попортили».
Брат гоняет по двору большое, почти с него ростом колесо. Белое, от свадебной «кареты», на которой очередную таборную невесту везли к дому жениха. Повозку сколотили наскоро, выкрасили в белый и золотой, налепили ленты по бокам, чтобы развевались по ветру. Только вот ветра не было, поэтому они волочились по пыли. На двор высыпают другие таборные мальчишки, постарше, и выдергивают из рук брата колесо.
– Ми-а! – кричит брат и бежит жаться к ее ногам. Она щебечет ему, целует грязные, мокрые от слез щечки, макушка у него пахнет сеном и солнцем. Мария достает припрятанную жвачку и сует в кармашек его шорт – пусть попозже найдет.
– Иди, Уголек, я присмотрю, чтобы они тебя ни-ни!
Уголек целует ее в коленку, отпрыгивает и останавливается.
– А когда взамужняя станешь?
– А я не стану.
Уголек смотрит пристально: разве так бывает? Разве не всех девушек увозит свадебная телега, и к ним потом нельзя ходить, или можно, но только если муж разрешение даст? И разве не у всех муж – вечно пьяный боров, которого и самой бы сдать, да страшно, иначе останешься голодная с оравой таких же голодных ртов.
* * *
Большая перемена почти кончилась, из столовой неторопливо, будто козы, бредут ее одноклассники. Кто-то дожевывает слойку, посыпая путь за собой сдобными крошками, кто-то на ходу пытается дочитать заданную главу «Войны и мира».
На коленях у Марии тоже раскрыт первый том, она гладит книгу по корешку. Вчера она читала под одеялом, едва различая в свете ночника черные буквы на желтой бумаге, читала весь день, и ей все время хотелось еще, урвать хоть строчку между уборкой, стиркой, дойкой коз и присмотром за младшим: «Гляди, чтоб не расшибся», – кричит из комнаты мать, не на русском, ясное дело. Хотя, может, и на русском, матерном:
– Мария, я тебе сейчас эту книжку засуну…
Хотя поначалу Марии и самой хотелось бросить книгу в костер, в бочку, в которой дядья жгли во дворе мусор. Но сначала Мария решила спросить у Графини, зачем Толстой пишет по-французски, зачем вместо складных, ласкающих ухо русских слов, пишет какую-то тарабарщину, расшифровка которой мелко-мелко напечатана в виде сноски?
– Он ведь не для нас писал, Лев Николаевич, – ответила Графиня. – Не для простых людей. А для высшего общества, для элиты, на понятном ей языке. Это сейчас в каждой деревне – школа, а тогда?
Мария знала. Тогда – до революции – ни школ не было, ни уважения к простому трудящемуся человеку. А сейчас, сейчас каждый имеет право пойти учиться. Правда, из своей родни простых трудящихся Мария едва ли знает.
Но даже у мамы – пять классов. Успела окончить до рождения первенца. Первый ее сынок не выжил, но в школу мама, конечно, уже не вернулась. Не хотела она и для Марии слишком долгой учебы.
На той неделе сыграли свадьбу Рузанны. Она на два года младше Марии, но и красивее, как говорят. А уж если послушать ее отца, когда пили за выкуп: «Бэмс-бэмс-бэмс», – золотые монеты падают в бокал с шампанским. Одна монета за каждое из многочисленных Рузанниных достоинств. Красивая, послушная, чистая. Ни один рома[3]и, конечно, ни один гаджо[4] не распускал с ней руки. Много деток тебе родит – обещали дядья и вымогали у жениха еще и еще – не жалей золотых за такую невесту. Все это Мария видела издали, но каждое слово знала наперед – так продавали каждую, так продадут их тоже, девчонок, топчущихся на каблуках рядом с ней. Мария – каланча, к тому же шибко умная. Ей бы Христу молиться, чтобы побыстрее мужа нашел. Но Мария
