Не воротишься - Надежда Вадимовна Ларионова
«Нет, бабушка, я не пассажир», – думает Толя. Туго набитая сумка шлепает его по бедру. Толя слюнявит пальцы, вытаскивает из кармана жилетки бумажки, пересчитывает и достает еще. Потом осторожно расстегивает сумку и начинает обход. Электричка полупустая, удобно. На край каждой скамейки – по бумажке, сверху бумажки – деревянную черепашку. «Уважаемые пассажиры, – написано на бумажке, выглядит, будто от руки, но на самом деле они отксерокопированы в библиотеке, – я инвалид детства, купите черепашку, помогите дожить до весны». Главное, не забывать вовремя менять «весну» на «пособие», а то в апреле перспектива жить на одни продажи черепашек выглядит совсем уж неправдоподобной.
Хотя черепашки у Толи премиленькие – тонкая шейка, крохотные лапки на проволоке, дрожат от вибрации поезда, на круглом, увы, не всегда аккуратном панцире нарисован цветочек. Куда девать такую черепашку после импульсивной покупки, пусть и сделанной из самых лучших побуждений, даже сам Толя ответить не может. Истинная его цель – не продажа черепашек, конечно, а ненавязчивое выуживание у сердобольных граждан разных ценных вещей. Хотя нельзя сказать, что общий барыш с воровства был сильно больше того, что он зарабатывал на черепашках. Времена настали тяжелые, и взмокшие, разморенные извечной электричковой духотой пассажиры не возили с собой шибко много денег, а если и возили, то не клали больше кошельки небрежно на скамью или промеж сумок. Не было денег и в сумках, болтающихся на шее или на талии, и в пухлых накладных карманах, которые Толя вспарывал спрятанным между пальцами лезвием. Поэтому все чаще он выбирал надежный и в общем-то честный путь торговли деревянными черепашками.
Вагон ритмично подпрыгивал в направлении Первой платформы, и Толя начал обратный путь. Он шел по проходу нарочито медленно, как бы давая пассажирам возможность подумать – а так ли мне нужен лишний батон хлеба домой или пачка сигарет? Не лучше ли сэкономить и сделать доброе дело? Бабуся с болонкой, бабуся с газетой, мужики в робах служащих железной дороги. Толя робко взглянул на парочку – мужчина при галстуке, будто едет с банкета, дама в красных туфлях и блузке с сиреневым бантом. Мужчина дернул головой: «Пшел отседова, мешаешь. И черепаху свою забери». Толя сгреб черепашку и положил назад в сумку. Бумажки под ней не было, ее смяла в кулачке хихикающая дама.
«Интересное кино, – думает Толя и двигается дальше по проходу. – Какие нынче люди пошли, смеются над инвалидом».
Все черепашки, кроме одной, аккуратно сложены в сумку. А ту единственную никак не получалось выдрать из ручек годоваса. Он вцепился в деревянный панцирек хватко, как маленький красный и жутко царапучий коршун. А его мамаша что-то лепетала, уткнувшись в пушистую сыновью макушку, но Толя не видел ее губ и потому не смог разобрать, собирается ли она платить. Пришлось выдавить улыбку и двинуть из этого вагона. Не пристало инвалиду на детей кидаться.
Толя выходит в тамбур – двери хлопают, выпускают служащих, впускают пахнущее пивом подростковое быдло в количестве трех человек. Толя беззвучно матюкается, когда один из них толкает его в бок острым локтем. Ставит сумку в угол тамбура, судя по отсутствию запаха, наименее зассанный, прикуривает и всю дорогу до Второй платформы стоит, упершись лбом в «Не прислоняться» на раздвижных дверях. «Ну вас к черту!» – перед глазами проносятся сосновые стволы, сливаются в красную ленту. «Тыг-дыг, тыг-дыг», – дергается электричка, перебирая колесами, будто металлическими лапками. Огромная зеленая гусеница с желтой линией посередине. Сметающая все на своем пути, создающая свой ветер и наверняка ужасно шумная. Но, по крайней мере, шум Толю не беспокоит. Он прикрывает глаза. Вздремнуть бы.
Но стоит ему сомкнуть веки, как снова эта картинка, жуткая картинка, день за днем – белые ноги дергаются на асфальте. Тонкие руки колотят по спине, по сторонам, а потом падают, Толя испугался тогда, что она умерла. А может, и лучше бы, если…
Электричка останавливается, не достучав пару десятков метров до станции. Толя выходит из тамбура и бросает бычок в дырку между вагонами. Поправляет сумку и входит в следующий к голове состава вагон.
* * *
Бывают дни, когда на пассажиров даже смотреть не надо, знай только держи карман пошире и собирай мятые, пахнущие рыбьей чешуей купюры – Толе с детства чудилась в человеческом поте соленая вонь и вкус моря на губах. Наверное, потому что однажды, как раз на Черном море, вернее, не черном, конечно, а мутно-зеленом от водорослей, Толя впервые и как будто даже навсегда – потерялся. Он даже не знал, кричали ли его, звали, как всякого потерявшегося ребенка? Ведь это без толку, но должны были, наверное, как иначе отреагировать, когда вот он, твой оболтус, чумазый от загара, в замаранных водорослями плавках, сидит тихонько и набивает рот песком. А вот ты обернулся и ни оболтуса, ни его лопатки не обнаружил. Как тут не кричать? Все равно что не пытаться остановить уезжающий автобус, сколь бы это ни было бессмысленно. Как бы то ни было, Толя вдруг осознал себя посреди набережной в шумной толпе гуляющих и метался между горячей кукурузой и разнокалиберными плавательными кругами, которые пугали его своими размерами и особенно – рожами. Толя как сейчас помнил пустые черные глаза на одном из них, изображавшем то ли пчелу с ушками, то ли собаку, желто-полосатую, размером больше, чем кухонный стол, больше, чем крутящийся диск карусели, больше, чем… Толя разревелся, наверное, каким-то жутким утробным плачем, потому что огромная женщина, которая была больше, чем круг, стол и карусель вместе взятые, схватила Толю и уткнула носом в свой огромный голый живот. Он-то и пах рыбой, горячим потом, кукурузными рыльцами и палочкой от эскимо.
Старая Толина знакомая – синий фартук, зеленые глаза – как раз проносит по проходу термосумку с мороженым. Толя улыбается ей, и из термосумки ему в руки выпрыгивает чуть подтаявший представитель «Ленхладкомбината».
Как стать в меру порядочным человеком, когда все, что тебе доступно, это утыкаться в живот единственной небезразличной к твоему реву тетке? И единственной электричковой отщепенке, которая честно оформила разрешение на торговлю?
Толя обгладывает эскимо и еще долгое время держит зубами деревянную палочку. Палочка на вкус как сосновый лес. Как сосновый лес, мимо которого тыгдыкает электричка. «Лес наполнился птичьим гомоном, – описывает весну учебник природоведения. – Лес шумит листвой. В лесу перекрикиваются грибники: “А-у, а-а-у-у!” – Толя не знает, шумит ли он сам, пиная опавшие листья, заметающие платформу. Слышит ли кто-нибудь, когда он бредет впотьмах домой. И слышали
