Не бойся Жнеца - Стивен Грэм Джонс
Может, и правда спит.
Ведь через какое-то время можно забыть, что ты притворяешься, и, прячась, соскользнуть в норку сна.
Но сейчас Кимми не думает и об этом.
Она сама была ребенком. Ничего не понимала. Не могла представить, что Открывашка, отец, может… Она не виновата. Не знала, что нужно быть начеку, на страже и как это важно.
Если бы она родила Дженни позже, тогда, тогда… та, скорее всего, вообще бы не родилась, так? Потому что Кимми уже ушла от Открывашки.
Эти связи в ее голове показывают: глядя в одну точку в шестидесяти футах, она поступает правильно. Или в двадцати: она опирается на другую часть стойки, чтобы увидеть, кто пытается попасть в «Семейный доллар».
Вокруг него или нее вихрится снег и, подобно холодному выдоху, снежной бурей улетает вверх, словно гигантский Санта-Клаус развалился на Главной улице и хочет заглянуть в «Семейный доллар».
Ну, давай, приглашает его Кимми. Не мешкай.
Заморозь, ради бога, весь этот магазин и меня вместе с ним.
Дверь вздрагивает под напором нетерпеливого плеча, скопившаяся на ней ледяная корочка отламывается. Дверь сдвигается еще на фут, силовой цилиндр скрипит от натуги, но на помощь не приходит, только заставляет генератор урчать.
Через секунду в магазин проскальзывает Дженни, и у Кимми все клинит в груди, пальцы правой руки непроизвольно взлетают вверх, как бы в знак приветствия. Но она же гвардеец, поэтому рукой не машет, сдерживает себя по максимуму.
Сколько прошло времени? Четыре года? Пять?
В последний раз Дженни взяла краску для волос – доллар девяносто девять центов плюс налог.
Кимми не поднимает брови, а Дженни, нырнув после примерзшей двери в проход, не вскидывает подбородок, чтобы после такой долгой паузы, после всех этих лет сказать маме «привет».
Что у нее с волосами?
На них корочка льда, но такая прическа у нее была во втором классе, разве нет? Во втором, третьем, четвертом – вплоть до шестого, да. Волосы – единственное хорошее, что Дженни унаследовала от Открывашки.
Двенадцать шагов – и она исчезает в третьем проходе, где аптечные товары, и ее тень по цепочке передают пристегнутые к удлинителю лампочки; слышно только, как трутся одна о другую штанины лыжного костюма. Обычно зимой ботинки скрипят по кафельному полу, но в магазине холодновато, и лед на подошвах, наверное, даже не тает, поэтому нет и скрипа.
Когда звук трущихся штанин становится громче, приближаясь к кассе, Кимми поворачивается, чтобы «встретить клиента с улыбкой», как настаивает Миллисент.
Дженни, не особо церемонясь, выкладывает на ленту свои покупки: связку ножей для мяса с деревянными ручками, большую искривленную зажигалку, розовые варежки с белыми зигзагообразными полосками, пакетик вяленой говядины, баллончик WD-40, ярко-голубые очки для плавания – они плотно прилегают к глазам, будто контактные линзы с резиновыми полосками.
Кимми вопросительно смотрит на Дженни, мол, как это понимать. Дженни показывает взглядом на улицу.
Кимми отрывает пластиковый пакет, укладывает туда покупки, помещает первый пакет во второй, чтобы торчащий нож ничего не проткнул. Передает пакет Дженни, ничего из взятого не сканируя.
Дженни задумывается, смотрит вокруг: не висят ли по углам камеры? Все-таки у нее испытательный срок. Потом забирает пакет и вылетает прочь, не кивнув «спасибо», ничего не буркнув в знак одобрения.
Вполне справедливо.
Как и прежде, Кимми проходит к полкам, находит очки, кухонную утварь, распылитель для смазки, варежки в секции зимних товаров, закуски…
Все это она сканирует у кассы, выуживает из кошелька четырнадцать долларов и сорок восемь центов, оплачивает, потом возвращается к полутемным проходам и кладет все на свои места, развешивает, как рождественские украшения, и быстро уходит к стойке.
Она должна была что-то сказать про волосы – после стольких-то лет.
Но не сказала.
Не смогла.
В сетке с товарами по скидке лежат белые коробочки со второсортным сладким драже. Миллисент говорит, что от них надо избавляться: записи в книге учета не совпадают с тем, сколько их на самом деле.
Кимми хочет сдержаться, но не может, открывает коробочку с защелкой и выталкивает несколько шариков себе в ладонь, потом еще – и забрасывает в рот, мята обжигает десны и горло.
Однажды в интернете она прочитала: если от изнурительной жары или обморочного состояния королевский гвардеец вот-вот рухнет, ему надо оставаться в той же позе, чтобы он упал, как падает оловянный солдатик, – не хватаясь за сердце, просто лицом в землю.
Такая дисциплина всегда была Кимми по душе. Превращение наконец-то произошло. Она представляет себе, как от удара разбиваются зубы, во рту белые обломки и кровь, а не какое-то некачественное драже.
Она высыпает в ладонь еще несколько шариков и вдруг понимает, что плачет: шарики дрожат, пляшут и прыгают.
Она крепко сжимает их в ладони.
Ветер и снег влетают в открытую дверь, распахнуть которую силовой цилиндр не смог, а теперь не может ее закрыть.
Отведя взгляд от усыпанного снегом синего дверного коврика, Кимми смотрит в непроглядную белизну и между порывами вьюги в какой-то миг видит… массивную форму. Сверху через стекло на нее смотрит глаз, непохожий на человеческий – скорее, таким глазом смотрит на тебя корова или лошадь, поворачивает длинную голову набок и заглядывает тебе прямо в душу.
Все-таки она не королевский гвардеец, она никого не может защитить, даже себя… Кимми отшатывается от этого глаза, разжимает руку, и белые шарики драже высыпаются на пол.
Есть раздражающая хрень, есть идиотская хрень, а есть хрень так хрень.
Лета на коленях ползает по снегу в разгар худшей вьюги века, а в Айдахо это кое-что да значит.
Но она должна их найти: свои капсулы.
С сине-коричневой проще. Вот она, сверху. Лета подхватывает ее и сует себе в рот.
А вот красную ветер сдувает и гонит по сугробам. Лета на корточках ползет за ней и все-таки ловит таблетку ладонью, как жука, поднимает полную снега руку, отделяет красное от белого и тоже запихивает капсулу между губ.
Чтобы отползти назад, нужно прокапывать себе дорогу. Да, вот так метет, снег надувает в мгновение ока.
Остались еще две таблетки: одна
