Голова, полная призраков - Тремблей Пол Дж.

Мама была права. В комнате стояла холодрыга. Я прижала подбородок к груди и обхватила себя руками, чтобы спастись от подступающего озноба.

В спальне стоял тихий гул разговоров. Барри уже был на месте – хотя я не видела, как он заходил – и обсуждал с Дженн и Тони расстановку освещения и ракурсы съемки. Папа стоял перед дверью, вытянувшись по струнке, опустив голову, сложив руки перед собой. Костяшки его рук побелели. Марджори сидела на постели, поверх одеяла и простыней. Она смотрела перед собой невидящим взглядом. Мама нависла над сестрой. Вдруг голос мамы перекрыл остальные звуки, наполнявшие комнату.

– Я помню, что мы это обсуждали, но спрошу снова – ее обязательно привязывать? Джон?

К кровати Марджори были прикреплены кожаные ремни, напоминавшие обугленные языки.

Ответил отец Уондерли:

– Да. Как мы обсуждали ранее, узы нужны для безопасности самой Марджори, чтобы она случайно не навредила ни себе, ни остальным присутствующим.

Собравшиеся выстроились полукругом и наблюдали, как Марджори ложится в кровать. Она добровольно вытянула руки к изголовью.

– Мама, затягивай. Не теряй времени. Давай. – Мама медленно опустилось на одно колено у кровати и затянула ремешки на запястьях и щиколотках Марджори. Она что-то прошептала Марджори, я не услышала ее слов. Марджори уставилась в потолок. Завершив свое дело, мама запечатлела на своей руке поцелуй и прижала его ко лбу Марджори. Та выдохнула. В комнате было так холодно, что от ее дыхания шел пар.

Мама плакала. Она отошла и встала рядом со мной.

Я спросила:

– Мама, что ты ей сказала?

Мама склонилась надо мной:

– С ней будет все хорошо, Мерри.

Я кивнула, хотя по виду моей сестры нельзя было сказать, что все наладится. Марджори была одета в серую толстовку и широкие черные штаны. Она была распростерта на кровати с широко расставленными руками и ногами, ее колотила мелкая дрожь. Губы произносили беззвучные слова, которые я силилась разобрать.

Порывы ветра сотрясали окна в старых рамах. Горели свечи, плавился воск. Стены, статуэтки Девы Марии на столе и лицо Марджори отсвечивали неестественным оранжевым цветом. Все заняли свои места в комнате и затихли. Я стояла между родителями. Мама и папа положили по тяжелой холодной руке мне на плечи.

Отец Уондерли встал в середину комнаты и спокойно заговорил:

– Мы приступаем к священному обряду.

Он медленно подошел к кровати и перекрестил тело Марджори, в считаных сантиметрах от нее. Священник будто бы рисовал контуры ее тела в воздухе.

Марджори заметила:

– Он изображает, что четвертует меня. Больно. Разделяй и властвуй. Потом он все то же самое проделает с вами. – Сестра говорила устало и без эмоций. Казалось, она спешит и хочет поскорее со всем этим покончить, что бы это ни было.

Отец Уондерли перекрестил и себя, а потом и всех в комнате, даже операторов. Когда подошла моя очередь, священник присел и помахал правой рукой вверх, вниз, влево и вправо прямо у меня перед лицом. Я следила за движениями руки глазами, будто проходила зрительный тест у офтальмолога. Без очков я обычно заваливала это обследование.

По завершении крестного знамения отец Гевин вручил кропильницу отцу Уондерли, который окропил нас святой водой. Я пригнулась. Только одна прохладная капля упала мне на голову – будто кто-то коснулся меня кончиком пальца. Марджори священник оплескал сверху донизу. Кисть бешено рассекала воздух, целясь в невидимого оппонента. Марджори так залили водой, что на ее серой толстовке проступили большие мокрые пятна. Марджори не двигалась и молчала, позволяя себе только моргать, когда капли попадали ей на лицо.

Отец Уондерли повернулся лицом к маме, папе и ко мне, устремляя к нам руки ладонями кверху.

– Обращаюсь ко всем собравшимся…

Уставившись в потолок, Марджори проговорила:

– Обращаюсь ко всем, кто следит за нами по телевизору: священник сейчас встанет на колени и зачитает литанию всем Святым. Скукотища. Святому отцу придется назвать поименно чуть ли не всех святых.

Отец Уондерли продолжил как ни в чем не бывало:

– Обращаюсь ко всем собравшимся: прошу вас произнести «Господи, помилуй»[53].

Марджори продолжила:

– Потом, когда он будет называть имена святых, после каждого нужно говорить «молись о нас». Мерри, если где-то ошибешься, то демон с колючей чешуей и острыми рожками проникнет в тебя. И тогда ты разделишь со мной этот ад.

Мама и папа резко выдохнули. Воздух со свистом пробивался через их сжатые челюсти.

Марджори заметила:

– В моем аду у меня не родители, а чайники. – Она хихикнула, но как-то неестественно. Я понимала, что она напугана. Было только непонятно, чего она боится: неизвестности относительно того, что будет дальше, или того, что как она уже знала, произойдет. Даже сейчас, спустя многие годы, я не уверена в том, что ее заботило. Может быть ее снедало одновременно и то, и другое чувство.

Отец Уондерли провозгласил:

– Семейство Барретт, игнорируйте все, что она говорит. Помните, что эти кошмарные слова произносит не настоящая Марджори.

– Да я это, я. Это всегда была я.

Отец Уондерли встал на колени перед постелью Марджори. Его пурпурная стола и одеяние раскинулись заводью вокруг него. На миг показалось, что он исчезнет, растворившись в потоке ткани. Священник открыл свою красную книгу в кожаном переплете и приступил к молитве:

– Господи, помилуй.

Отозвались из собравшихся в комнате только папа и отец Гевин.

– Господи, помилуй.

Отец Уондерли продолжил:

– Христе, помилуй.

Я попробовала отвечать так, как требовалось, но все равно напортачила: сказала «Господи» вместо «Христе». То же самое случилось и на фразе «Христе, внемли нам». Снова ошибка.

Мама сжала мне плечо. Она не принимала участия в молитве. Она шепнула мне на ухо, что я могу проговаривать текст в голове, если того хочу.

Я помотала головой. Если я не буду участвовать в обряде, то ничего не сработает, а Марджори так и останется в своем аду. Я помнила слова Марджори, что она прикидывается и делает все нарочно. Я верила ей, но на тот случай, если это была ложь для спрятавшегося в ней демона, я решилась следовать словам отца Уондерли. Даже не будучи преисполненной веры в священника и Бога, мне хотелось верить, что от молитвы сестре станет лучше, что она снова станет такой, как прежде.

Впрочем, в конечном счете не имело значения, во что я верю. Марджори потребовала моего присутствия при обряде по какой-то причине, которая оставалась мне неизвестной. Поэтому, оставаясь пока в неведении по поводу того, что, собственно, от меня требовалось, я предпочла делать то, что от меня все ждали. Я продолжала играть роль запуганной младшей сестренки, по прихоти как Марджори, так и всех остальных.

– Помилуй нас.

Марджори сказала:

– Вот мы подошли к самой литании.

Отец Уондерли произнес:

– Пресвятая Мария, молись о нас.

Отец Гевин отозвался эхом:

– Молись о нас.

Отец Уондерли подождал, пока все произнесут те же слова. Даже мама их прошептала.

Марджори сказала:

– Сейчас он назовет по имени пятьдесят святых. Попробуй их всех сосчитать, Мерри.

Отец Уондерли продолжил зачитывать литанию. После каждого имени нужно было произносить «Молись о нас», что я и делала, при этом напряженно пытаясь по пальцам сосчитать всех святых. Мои руки то складывались в кулачки, то раскрывались. Марджори назвала правильное количество.

Отец Уондерли читал далее:

– От всякого зла, избавь нас, Господи. – Он сделал паузу.

Марджори сказала:

– Вам нужно ответить «Избавь нас, Господи». Не сбивайтесь. Вы что вообще не готовились к сегодняшнему обряду?

– Ото всякого греха…

– Избавь нас, Господи.

Отец Уондерли продолжил зачитывать молитву, как будто декламировал список покупок. Мы автоматически вторили священнику. Марджори снова начала говорить параллельно с отцом Уондерли. Тот пробовал голосом заглушить ее, но она не уступала ему по децибелам. Их голоса сливались в синхронные звуковые волны, что сбивало и отца Гевина, и моих родителей при ответах на фразы из литании. Они будто бы не могли разобраться, кто что говорит. Я сфокусировала внимание на Марджори. Я следила за тем, что она произносит. Мне помнится, что ее слова звучали столь четко, будто ее голос раздавался в моей голове.