Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс
– Джейд, не надо… – говорит Лета, она набирает в грудь воздуха и отступает, а это так не похоже на нее, она ведь заставляет себя смотреть все самые кровавые сцены в кино, чтобы не окоченеть, столкнувшись с этим в реальной жизни.
Я бросаюсь в сторону, потому что наверняка сейчас из темноты появится летящий в нас топорик или на нас замахнется коса, дрова в этом грузовике наверняка плохо закреплены, металлический провод из «Корабля-призрака» наверняка начнет вот-вот затягиваться на нас и в конечном счете прошьет наши тела насквозь, здесь, среди высоких деревьев, останутся стоящие на земле ноги, а наши торсы вместе с головами будут лежать на земле, почему-то устремив взгляд в небеса.
– Кто она? – спрашивает Джо Эллен, глядя мимо меня и Леты.
– Шаро… доктор Уоттс, – выдавливает из себя Лета.
– Моя Шарона… – говорю я спокойнее.
Она висит точно, как Гвен Стэплтон в тот день, когда Мрачный Мельник бежал от своего конвоя. Иными словами, на этом дереве висит Кейси Беккер. Только ее внутренности больше не красные – она провисела тут слишком долго.
– Она – твой доктор? – недоверчиво спрашивает у Леты Джо Эллен.
– Психотерапевт, – поправляет ее Лета.
– Это оно, да? – говорю я, обращаясь к ним обеим и пребывая в некотором типа недоумении, вот только нижняя часть моего желудка куда-то выпадает. – «Залежи трупов», часть третья.
– Почему медведи не?.. – спрашивает Джо Эллен, делая шаг вперед на место преступления.
Она права: почему медведи, которым нужно набрать побольше жиру, прежде чем улечься в спячку, не тронули эти тела?
Мы почти одновременно и сразу же понимаем почему: дерево над Полом, Уэйнбо и Хетти, на котором висит и Шарона, увешано ароматизаторами, похожими на металлические ушки-открывашки, свисающие с крыши внутри машины.
Мне уже удастся когда-нибудь уйти от тебя, отец?
Эти ароматизаторы, они как в «7емь»[28], это все сосны, их вкус висит в воздухе, он настолько резкий для медвежьего обоняния, что они не заглядывают сюда даже за бесплатной едой. А еще у основания ствола каждой сосны внизу две маленькие шишки, поставленные крестом. Как мачете в моей общей комнате – я всегда думала, что мы с Летой успеем их снять, если настанет такой день.
– Кто это сделал? – спрашивает Джо Эллен, подходя ближе к телам, но не касаясь их.
Лета перехватывает мой взгляд, но я едва заметно покачиваю головой: нет, у нас нет времени.
– Ты ведь знаешь, да? – обращается ко мне Джо Эллен, пытаясь через глаза заглянуть в мою голову.
Впереди тускло-синий свет в руках Леты подпрыгивает в такт ее шагам.
Я спешу догнать ее.
* * *
– Сколько еще? – спрашиваю я у Леты, подаваясь вперед, чтобы взглянуть на экран телефона.
Лета просто фыркает, даже не собираясь останавливаться, но внезапно останавливаюсь я и делаю это так резко, что Лета и Джо Эллен настораживаются.
– Что? – спрашивает Лета, загораживая темноту.
Я качаю головой – нет, я не знаю, я не уверена.
– Черт, – говорит Джо Эллен; когда в темноте загораются два зеленых глаза, сердце у меня едва не останавливается. Рука Леты уже ухватила мое здоровое запястье, она ведет меня следом за собой.
– Уф, – говорит она наконец.
Это пегая лошадь, она выходит на нас словно в смущении.
– Иди! – кричит ей Джо Эллен, подгоняя ее и одновременно сдергивая с себя свое пончо.
Лошадь включает тормоза, но не пятится – лошади не любят пятиться? – а разворачивается и пускается наутек, подобрав хвост.
– Дура, – бросает Джо Эллен.
– Просто ей одиноко, – говорю я.
Лете это безразлично, она уже движется вперед, бормочет что-то себе под нос. Я напрягаю слух и понимаю, что она осыпает проклятиями Фарму. Губы сжаты, глаза горят.
– Я тоже не могу к нему прикоснуться, – говорит Лета, неожиданно посвящая меня в свои мысли, которые никак не отпускают ее. На мой недоуменный взгляд она отвечает: – Это судебное денежное урегулирование после моей стрельбы. Там ведь был еще и запретительный приказ.
– Тут в дело вступают особые обстоятельства. Киднеппинг важнее, чем запрет не подходить ближе сотни футов.
– Сотни ярдов.
– В Пруфроке-то? – не могу не спросить я, потому что… в городке с населением менее трех тысяч держаться от кого-то на расстоянии футбольного поля задача не из легких.
Лета пожимает плечами, идет не останавливаясь, не теряет скорости.
– Это правило Стью, – говорю я, притом громче, чем хотелось бы. Зато она меня услышала.
Лета оглядывается, взглядом говорит мне: продолжай.
– Это когда… – говорю я ей, стараясь правильно подобрать слова, – это когда человек творит такое, что ум за разум заходит, за что его в любом фильме давно бы уже убили, а он продолжает жить.
– Ты имеешь в виду что-нибудь вроде видеокамер извращенцев?
– Стью напрашивался и напрашивался, верно?
– И?
– И когда молния не убивает его, как убила бы любого другого, говорящего то, что наговорил он… то это почти наверняка указывает, что он и есть тот самый убийца.
– Некий убийца.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать.
– Значит, Фарме ответочка должна была прилететь еще в пятнадцатом? – спрашивает Лета. – Ты это хочешь сказать?
Я воображаю себе Фарму и моего отца на этой жалкой пародии на плот, расплесканный «Челюстями» по надувному экрану за ними. Фарма красовался в новой шляпе, а моей отец раскрасил себе физиономию на индейский манер.
Я киваю: да, да, несомненно, говорю:
– Он сам на это напрашивался.
– Может быть, он все-таки спрятал ее в безопасном месте? – делает еще одну попытку Лета, она не в силах отпускать это на самотек.
Я знаю, ей нужно быть в состоянии держаться на ногах, идти вперед, а потому оставляю ей надежду.
– Он никогда… не делал ничего подобного прежде, верно? – добавляет она, по-прежнему пытаясь превратить желаемое в действительность.
– Но почему именно сейчас? – говорю я, не обдумав толком, что говорю. – Он многие годы был негодяем, я вот что хочу сказать. Все это знают. Но он никогда не распускал руки, верно?
Лета вытягивает губы, как бы говоря, да какая разница, потом спрашивает:
– Может быть, кто-то украл все его камеры?
Она произносит эти слова голосом, из которого ясно, что сама не считает такой вариант серьезным, но это не означает, что ее слова не бьют меня в самое сердце: не превратился ли Фарма в негодяя с уклоном «похититель детей» а-ля «Фантазм», потому что «кто-то» пресек его дурную привычку к подглядыванию,
