Хороший, плохой, неуловимый - Николай Иванович Леонов
— Особенно когда девушка, — Гуров вспомнил фото, — ураган такой. Хотя жаль. Она его, похоже, и правда любила. Ладно! Отбой!
— Лев Иванович!
— Да.
— Тут еще такое дело. Береговы пишут: Брадвин арестовал Глеба. Сейчас допрашивает, наверное.
— Я понял. Ты сейчас, Паша, езжай домой. Наберись сил. Я что‐нибудь придумаю. А на подмогу Озеркину пусть пока выдвигаются наши несокрушимые силы.
— Береговы уже там. Все управление в страхе держат.
— А Назаров и Юдин?
— Их тоже.
Гуров улыбнулся:
— Молодцы Леля и Лиля! Я бы с ними в разведку пошел. — Ему почему‐то вспомнились «А зори здесь тихие». Будто он тоже вел саму юность сквозь жизненные невзгоды. И его Лизу словно тоже затянули трясина, кикимора, леший. «Над деревьями медленно всплыло солнце, лучи упали на болото, и Лиза в последний раз увидела его свет — теплый, нестерпимо яркий, как обещание завтрашнего дня. И до последнего мгновения верила, что это завтра будет и для нее…» — пронесся прочитанный, казалось, в прошлой жизни текст в голове, и Гуров попрощался. — Ладно, Банин. Будем на связи. Отбой, боец!
* * *
Паша Банин спустился к набережной и увидел на лавочке у воды Ангелину.
— Банин, — она повела носом, — колись! Чем так вкусно пахнет?
— А?
— Не пытайся скрыть вкусноту! У беременных отменное обоняние!
— Ой, слушай! Мне ж пирогов надавали.
— Тумаков надавали? — Она обнюхала его рюкзак, как енот. — За что? Кто бил? Кого бить в ответ? Говори!
— Да не тумаков, а пирогов! С курагой, между прочим. На вот, держи.
Она жадно откусила тесто:
— Ух ты‐ы-ы! И кто же автор кулинарного шедевра?
— Одна нудная бабка. Тебе лучше не знать.
— Почему?
— Гробовщицей тебя назвала!
Ангелина округлила глаза:
— Я ее все‐таки найду!
Он посмотрел на нее с нежностью и прошептал:
— Мне так повезло с тобой. Спасибо тебе.
Ангелина рассмеялась:
— И мне с тобой, добытчик мой!
И ни он, ни она не заметили человека, наблюдавшего за ними с лестницы, ведущей от реки в город.
* * *
— Что вы? Какое беспокойство! Это даже приятно. Удивлена, что кто‐то вообще обо мне вспомнил. — Лидия Кирилловна Полетучая с удивлением смотрела на экран монитора, в котором видела легенду Московского уголовного розыска — полковника Гурова, информацию о котором гуглила утром. После того как он так настойчиво пытался связаться с ней по видеозвонку — как же отвиснут челюсти у пресных пожилых немок из кружка «Круговые спицы» при мэрии Люббенау! — на протяжении двух дней.
Гуров, в свою очередь, видел благополучную женщину средних лет, которая в относительно молодые годы выглядела на уверенные пятьдесят. Нет, ее тело было подтянуто ежеутренними и ежевечерними дальними прогулками с собакой. Ее кожа была покрыта легким загаром от работы в саду, персиковый румянец на низкой скуле был естественным для того, кто проводит много времени на природе, а руки — гладкими, как у каждой доброй хозяйки, которая ежедневно месит тесто на сливочном масле, чтобы порадовать сдобной выпечкой семью.
Но вот уже семнадцать лет она жила в предсказуемой до конца дней каждого гражданина и занудной Германии с ее ханжеским коллективным чувством вины, хваленой новой этикой и возможностью не стесняться седины. Владела белым домиком с аккуратным забором, батутом, клумбой с флоксами, теплицей для выращивания помидоров черри и зелени и березками вдоль забора. Обожала ездить с мужем на вишневую ферму и собирать ягоду для заливных пирогов, сиропа к безглютеновым блинчикам и варенья. Перезванивалась по «Скайпу» с детьми, отдыхающими в байдарочном спортивном лагере летом, и учила по нему румяного племянника мужа тяжело дававшемуся ему русскому языку. Единственными значимыми изменениями в ее жизни за последний год были только переход от изучения лексики по теме «Моя семья» к объяснению лексики по теме «Моя квартира» и торжественное завершение комплекса упражнений под названием «Правила выбора безударных гласных в корне: капризная орфография русского языка».
Гуров был готов поклясться, что рутина и предсказуемость завтрашнего дня старили Лидию Кирилловну Полетучую больше прожитых лет. Где‐то там, под саркофагом немецких дисциплины, пунктуальности и послушания, еще жила и изнывала от скуки любознательная ученица бескомпромиссного ученого Алексея Анатольевича Соляйникова. Та, что не боялась расспрашивать скинхедов, зачем они утяжеляют пряжки и ботинки. И написала честный пост — Банин нашел его — о том, зачем вправлять в сапоги и подкатывать джинсы и брюки, открывая обувь.
Нет, Лида Полетучая не была глупышкой, случайно попавшей в грант по изучению субкультуры, культивировавшей насилие. Она писала о моде и брендах Levi’s, Crombie и Dr. Martens как доспехах воинов улиц, и сейчас, как опытный следователь, Гуров чувствовал, что за маской напускной скромности собеседница прячет проснувшееся в бывшей студентке СГУ главное качество всех ученых — ненасытное любопытство. Ну‐ну.
— Неужели кто‐то еще знает про «Отроков во вселенной»? — Полетучая нетерпеливо теребила хвостик утопавшего в кружке пакетика чая. — Наш совсем детский научный проект.
— Вы работали по большому гранту, — польстил Гуров, — объединившему ученых нескольких городов.
— Ну‐у-у… Когда разразился большой скандал и «Отроки во вселенной распались», а Алексей Анатольевич Соляйников погиб, кафедра единогласно проголосовала за отмену наших мест в аспирантуре. Нас даже до вступительных экзаменов не допустили.
— И никто не продолжил заниматься наукой?
— Почему? Продолжили. Мы когда‐то смотрели интервью с Лихачевым. Дмитрий Сергеевич вспоминал лагерь. Говорил, что никто не в силах отнять у ученого то, чем он живет. Попавшие в ГУЛАГ лингвисты изучали блатную феню, — она смущенно улыбнулась, — арготизмы. Мы занялись разработкой тем, которым планировали посвятить диссертации, в прикладном аспекте.
— Например?
— Что далеко ходить? Я стала консультировать киношников‐документалистов. А потом был фестиваль короткометражек «Саратовские страдания», куда меня пригласили как эксперта на встречу со зрителями. Команда кинематографистов из Германии, которая привезла фильм «Тоска по Волге» о релоцировавшихся в девяностые немцах Поволжья, тоже представляла своей проект. Мы с режиссером, который снял в кино своих родителей, понравились друг другу. Я водила его по местам прежней немецкой слободы, в краеведческий музей, где культуре его предков посвящена часть зала. Его поразила сохранившаяся католическая исповедальня. В общем, — она обвела глазами светлую кухню с тарелками на стене, в которой сидела, — как видите, наука предопределила мою судьбу, хоть и не стала делом всей жизни.
И это Kinder, Küche, Kirche, как мог заметить Гуров, не внушало Полетучей восторга.
— Вы ведь были не единственной, кто некоторым образом продолжил исследование. Ваш коллега по гранту, Егор Слепокуров, даже окончил аспирантуру, например.
— Ну, у Егора просто упорства всегда было на десять человек. И это еще если густо развести. — Она пробарабанила пальцами победный марш по столу. — Он написал самарцам, которые работали с нами по
