Рождество в Российской империи - Тимур Евгеньевич Суворкин

– Там лестница в комнаты второго этажа, – сказал тихий голос за спиной. Другой на месте Василия Оттовича содрогнулся от внезапного ужаса, но доктор, привыкший к внезапным явлениям своей кухарки, Клотильды Генриховны, не повел и бровью.

– Там и нашли Александру? – повернувшись, спросил Фальк у Натальи.

– Да, – кивнула мрачная девушка.

– И вы действительно рассчитываете сегодня услышать голос ее духа? – полюбопытствовал доктор.

– Я рассчитываю сегодня услышать правду, – просто ответила Симонова.

Вновь стукнула входная дверь. В прихожей возникла закутанная в шаль женщина, внешне напоминающая человекоподобного прямоходящего стервятника. Она остановилась, втянула носом воздух и прокаркала:

– Горе! Горе! Чую горе, витающее над этим домом!

– Мадам Жаме! – воскликнула метнувшаяся ей навстречу Ксения.

– Да! Да! Я пришла, драгоценное дитя мое! – объявила медиум. Она выставила перед собой руку и начала водить ею из стороны в сторону, словно на ее ладони внезапно открылся зрячий глаз. – Духи! Кругом духи! Я слышу их голоса! Духи, ответьте мне!

Из гостиной донеслась одинокая басовитая нота, будто кто-то нажал на клавишу нижней октавы расстроенного пианино.

* * *

Ужас, поначалу охвативший всех в прихожей (включая, если судить по выпученным глазам, мадам Жаме), сменился раздражением, когда за одной нотой последовала следующая, складываясь в знакомый мотив. До-фа-фа-фа, соль-ля-ля-ля. А затем хорошо поставленный голос печально пропел:

– O Tannenbaum, o Tannenbaum, wie treu sind deine Blätter!

– Прошу меня извинить на секундочку, – покраснела Лидия и вышла из прихожей.

Перед пианино с глубокомысленным видом стоял Василий Оттович, явно примеряясь к тому, чтобы продолжить вечер традиционных немецких рождественских песен.

– Если ты немедленно не прекратишь, то, клянусь, сегодня ночью в этом доме найдут еще одного покойника! – рассерженно прошипела Лидия.

– Пара минут такого театра – и я сам скончаюсь, – вполголоса пообещал Фальк. – Ты хоть слышала ее? Хоре, хоре, драхоценная, крухом духи! Предположу, что сей чудный прононс очень характерен для знаменитого города Полтава́ малофранцузской провинции.

Несмотря на кипящий внутри гнев, Лидия не выдержала и тихонько хохотнула, но быстро пришла в себя:

– Да, согласна, медиум не внушает доверия. Но я здесь для того, чтобы поддержать подруг! Дорогих мне, между прочим, людей. А ты ведешь себя, как испорченный ребенок! Никогда тебя таким не видела, право слово! Пожалуйста, прояви свою немецкую стойкость и тактичность и потерпи часок. В конце концов, я была вынуждена полвечера выслушивать дискуссию о дозволенных статьей 149 «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» вольностях при выборе отданного на усмотрение суда…

– Не продолжай! – взмолился Василий Оттович, внутренне содрогнувшись. – Я постараюсь сдержаться.

Они вернулись в прихожую, где стояли Ксения и Наталья.

– А куда подевались Федор и медиум? – спросила Лидия.

– Мадам Жаме сказала, что проводить сеанс удобнее в столовой, и попросила Федю помочь ей с расстановкой, – ответила Ксения.

– Может, им нужны еще помощники? – вызвался Фальк, бросив на Лидию взгляд, говорящий: «Смотри, я стараюсь!»

Он шагнул в столовую, где Григорьев и псевдофранцуженка о чем-то раздраженно шептались в углу.

– Уговор был другим! – шипел Федор.

– Был, а теперь я меняю его. И стоить это будет дороже… – мадам Жаме увидела входящего доктора и резко замолчала.

– Я хотел спросить, не нужна ли вам моя помощь? – чуть смущенно произнес Фальк.

– Да, конечно, драгоценное дитя! Здешний стол слишком большой. Помоги сему чаду сдвинуть его и принеси круглый кофейный столик из гостиной, – распорядилась Дафна, продолжая терзать уши доктора малороссийским «гэканьем».

– А почему бы нам не провести сеанс там и ничего никуда не таскать? – поинтересовался Василий Оттович.

– Потому, шо духи так сказали! – отрезала медиум.

* * *

Наконец все было готово. Шестеро участников ритуала, изрядно потеснившись, заняли места вокруг кофейного столика и взялись за руки. Посередине, между ними, мадам Жаме установила хрустальный шар. Взгляды почти всех присутствующих были прикованы именно к нему. Ксения смотрела с благоговением, Наталья – упрямо, чуть сощурившись, Лидия – с любопытством, а Федор, казалось, витает где-то в своих мыслях, загипнотизированный молочно-белым туманом внутри. Наблюдения эти смог сделать единственный человек, которого шар не интересовал, – Василий Оттович. На его лице, обыкновенно спокойном и вежливо-бесстрастном, сейчас отражалась вся гамма чувств, вызванных участием в настолько глупой затее, от насмешливого интереса до трагического осознания глубины падения современных нравов. Конечно же более других его внимание привлекала мадам Жаме. Она кряхтела, словно двигатель одного из новомодных автомобилей, а напряженное выражение ее лица с глазами навыкате невольно напомнило Фальку о пациентах, страдающих от хронической констипации.

– Назовите имя! Имя усопшей, с коей вы хотите вступить в контакт! – потребовала медиум после пары минут скрипения, но прежде, чем Ксения успела открыть рот, прервала ее: – Нет, не нужно, уже не нужно, духи подсказывают мне! Ее зовут Александра! Александра! Дух Александры, явись нам!

Присутствующим показалось, что при этих словах тени еще больше сгустились в и без того плохо освещаемой трепетным пламенем свечей кухне. Всем, кроме Фалька, который продолжал взирать на представление с ужасом совсем иного порядка, а левая бровь его неумолимо и скептически ползла вверх.

– Да-а-а-а-а, – прохрипела тем временем мадам Жаме. – Я зде-е-е-е-есь! Мука-а-а-а! Мука-а-а! Мука бедного сердца, пронзенного кинжалом, тяготит меня!

Фальк увидел, как метнулся к медиуму взгляд Федора. Видимо, как и Василий Оттович, он недоумевал, почему призрак любимой женщины тоже обрел явно несвойственный ей при жизни акцент.

– Вопросы! Задавайте вопросы! – снова сказала своим обычным голосом Дафна.

– Сашенька, ты слышишь меня? – подалась вперед Ксения. Мадам Жаме адресовала ей беглый раздраженный взгляд, мол: «Я ж сказала, что слышит, девушка, чего ты дуростью страдаешь?», но все же проскрипела:

– Да-а-а-а-а, слышу-у-у-у-у…

– Сашенька, что случилось с тобой? Правда ли ты убила себя?

«Несколько прямолинейно», – подумал про себя доктор, но вслух говорить ничего не стал. Тем более что за столом повисло действительно напряженное молчание.

– Да-а-а-а-а-а, – наконец просипела мадам Жаме. – Я была-а-а-а та-а-а-ак несчастна-а-а-а…

Фальк заметил резкую перемену в двух участниках сеанса. Федор, до этого сидевший излишне прямо и напряженно, будто бы выдохнул, и расслабленно откинулся на спинку кресла. А вот губы Натальи задрожали, силясь не то сложиться в усмешку, не то обнажить недовольный оскал.

– Хочешь ли ты что-то сказать нам, Сашенька? – спросила Ксения.

– Да-а-а-а-а-а, – снова протянула медиум. – Возлюбленные мои-и-и-и-и-и… Драгоценные мои-и-и-и-и-и… Не печальтесь обо мне-е-е-е-е… Будьте счастливы-ы-ы-ы-ы…

С этими словами мадам Жаме обмякла и бухнулась лбом на столешницу. Хрустальный шар подпрыгнул и жалобно задребезжал. «Контузия, – подумалось Василию Оттовичу. – Такой удар обязан повлиять на мозг».

– Мадам, что с вами? Вы слышите нас? – тревожно спросила в повисшей тишине Ксения.

– Конечно же с ней все хорошо. Все она слышит, – процедила Наталья.

В