Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов
— Так точно.
— Тогда дальше. Какие тут видишь ошибки?
Акимов выдавил улыбку:
— «Фальшывые», «откуль»…
Волин подхватил:
— …и при всем этом смотри какой завиток. — Он обвел карандашом, не прикасаясь к бумаге, букву «д» в слове «документов».
Сергей честно всматривался, но ничего не понял, закорючка как закорючка.
— Возьми лупу, — приказал Волин, — смотри: хвост «д» не просто закруглен, он образует двойную спираль и к тому же завернут внутрь, пересекая основную линию буквы. Этот завиток, он для каждого архивиста был уникальным, как печать. Так писали в музейных инвентарных книгах до семнадцатого года. Это раз.
Акимов, ощущая благоговение, спросил тихо и богобоязненно:
— А что, еще что-то?
— Хотя бы тире, — Волин вынул из ящика стола офицерскую линейку, — измерь-ка.
— Что измерить?
— Тире, выведенное неведомым неучем.
Акимов взялся за линейку, принялся замерять, Волин, отойдя к сейфу, принялся копаться в нем. Через какое-то время глухо спросил:
— Сколько? Четыре с половиной?
— Д-да, а откуда?..
— Четыре с половиной миллиметра — это стандартное тире для аннотаций к экспонатам. На́ вот. — Капитан протянул Сергею еще одну папку, порядком потрепанную.
В ней были документы, акты, описи разной степени потертости, в основном фиксирующие изъятия икон и окладов. Волин, уже не считая нужным что-то пояснять, просто указывал на характерные хвосты, наклоны, росчерки. Убедителен был капитан в качестве преподавателя. Получаса не прошло, как Сергей, изучая фразы о том, что «Доска липовая с двумя врезными шпонками», «Дубовина (?) поздняя, вероятно 17 век», «оклады подлежат переплавке, за исключением трех образцов (см. приложение Д)», «Доска липовая, поздняя подделка (XIX в.). Оклад фальшивый (медь под золото). Подлежит переплавке», и прочее узнавал этот самый архивный завиток в букве «д» как родного.
И все документы были составлены и подписаны одним и тем же лицом, о чем свидетельствовало четкое, каллиграфическое факсимиле: «Проф. А. Н. Князев».
Чем больше вглядывался Сергей в текст анонимки, тем больше — как в картинке-загадке — всплывало сродных признаков. Изгиб, наклон, нажатие, манера, характерные заломы на круглых элементах букв — много чего. Все убедительно, только ведь…
— Князев осужден.
— Ирония, да? — подхватил Волин. — А вот тебе козырь на добивание.
И снова бумажка, только на этот раз — слепая копия, напечатанная на насмерть убитой машинке. Акт о чрезвычайном происшествии в Норильской ИТЛ, из которого следовало, что в котельной зоны номер семь в результате взрыва парового котла погибло…
— Тридцать человек?!
Волин успокоил:
— Ну чтобы с запасом. А вот список. Видишь ф-и-о?
Заключенный Князев А. Н. (ст. 58–14, 59–3 и так далее…), опознан, останки захоронены, следственных действий не требуется и прочее.
Капитан, дав переварить информацию, добавил:
— Самохина… — Тут он дернулся, вытянул из стола бутылку с мутной жидкостью, отпил, поморщившись, и продолжил: — Так вот, Мила сообщала: подельник одного из налетчиков на почту в Лосинке назвал другого Князем.
Акимов, обмозговав услышанное, усомнился:
— Виктор Михайлович, не совсем же он дурак — наводить нас на район, в котором скрывается?
— Я с ним не работал, — заметил Волин, — а почитать себя умнее всех — такую глупость многие мудрецы совершают. К тому же он верно исходит из того, что официально мертв. Я, например, не могу инициировать его розыск, с кашей сожрут.
— Но почерк вот.
— Против акта хвост буковки «д» никак не потянет. Я так решаю, Сергей Палыч: анонимка пусть в сейфе полежит, а вы поговорите с Эйхе на тему левых поставок и толкачества, ну и попутно выясните, кто может на него зуб иметь до такой степени. И прочешите район.
— Виктор Михайлович…
— Понимаю, некому. Но поскольку вы местные, должны знать, где и кого искать. Ты Князева задерживал, я уточнял. Наведайся в этот дом, отработай… кто там был?
— Так Катерина прописана, — криво улыбнулся Акимов, но не прокатило.
— Там две Введенских в домовой книге, Е. С. и Н. Л.
Сергей застыдился.
— С Катериной свяжись и попроси задержаться в отпуске.
— Хорошо. На сколько?
— Дорогой мой, мне откуда знать?! От вас зависит!
В связи с нечистой совестью хвост поджался: «На Наталью намекает. Говорит о Князе, о Катерине… черт. Неужто знает? Или пока просто догадывается?»
Чертовски много было подчищено для того, чтобы Михаил Введенский выдал все ценности — с условием, чтобы сестра шла только свидетелем. Пришлось тогда Сорокину попотеть, формулируя рапорта, даже Катерина не все знает до сих пор. Да и с Иваном Палкиным неловко получилось — он, надо полагать, до сих пор в розыске как злостный алиментщик. Да и вообще, если весь этот дерн сейчас поднять — Сорокину прямая дорога на пенсию, и это в лучшем случае. А ему, Акимову, в свете последних событий светит полноценный цугундер.
Капитан снова привел в чувство:
— Выполнять. О выполнении доложить. И не затягивать.
Тут он запнулся, побледнел, залоснился от пота его чрезмерно умный лоб, вмещавший слишком много. Волин схватился за свою бутылку, глотнул, промокнул испарину, улыбнулся, как обычно:
— Давай, иди уж. А то не будет меня — придется докладывать кому-то, кто не в курсе всего вашего кумовства и этих ваших… договоренностей!
«Все, все знает». — Испытывая отчаяние, Акимов щелкнул каблуками и покинул кабинет.
…Редкое паскудство вырисовывалось.
Сергей, с чугунной головой, невесть как добрался до вокзала и даже сел в нужный поезд. Сумерки уже опускались, и, когда электричка пролетала по слабо освещенным местам, в стекле отражалась его жуткая рожа. Морда — помятая, как у матроса-пропойцы, под глазами, как у старой клячи, глубочайшие пепельницы, сами глаза в разные стороны смотрят, точь-в-точь, как у Ильича на проклятых фальшивках.
Фальшивки, фальшивки… Введенская — одна большая фальшивка. «С-с-сука. Падаль. Свинья в кружевах. Спасли ее. Свои головы в петли сунули, брат все на себя взял, выгородил кровиночку. Палкин… так, об этом не надо. И после этого всего она что же, на другой стороне? С этим? Который в Катьку стрелял, которого сама же сдала?!»
А электричка все стучала, стучала, подпрыгивала на стыках рельс, и этот ритм постепенно усмирял сердце, скачущее козой.
«Погоди, не факт. А если не виновата? Если он ее запугал или Сонькой шантажирует? Письмо на тетрадном листке, конверт заполнен детской рукой… Но не может же Князев, умный человек, торчать там, где его прежде всего будут искать, — дурь же! А что, если не дурь? Это наглая наглость, полная уверенность в своем превосходстве и неуязвимости? И обоснованно же! Сколько лет Князев орудовал и на Петровке, под носом у всех нас, умных. Ах, Андрей Николаевич, ах, эксперт, ах, незаменимый. И еще бы столько же продержался, если бы не та же Сергеевна… Но если так, то почему молчит Введенская? Ведь если вернется Катька с малым
