В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари
Аврелий не стал терять времени и приказал с величайшей осторожностью перенести Рубеллия на свои носилки.
С тяжелым вздохом измученные африканцы снова поднялись на ноги.
Вскоре сенатор и его свита уже стучали в деревянную дверь на Викус Капитис Африке, над которой висела вывеска с изображением Гигиеи.
— Это серьезно? — спросил сенатор у Мнесареты, которая внимательно осматривала рану.
— Похоже, нет. Лезвие вошло глубоко в мышцу, но, думаю, жизненно важные органы не задеты.
Женщина отдала короткий приказ Апеллию, и тот удалился.
Аврелий краем глаза увидел, как тот склонился над хирургическими инструментами, и на миг ему показалось, что он уже был свидетелем этой сцены.
Пока помощник возвращался, держа щипцами большой комок чесаной шерсти, патриций внимательно его изучал, не в силах вспомнить, где же он его видел.
Помощник передал шерстяной тампон Мнесарете, та смочила его в бурой жидкости и уверенными движениями принялась очищать рану.
— Acopo encrista! — приказала она затем.
Послушный Апеллий извлек из ларца шкатулку слоновой кости, разделенную внутри на равные ячейки, в которых лежали твердые брусочки разного цвета и плотности.
Аврелий наблюдал, как он выбрал один из них и подошел к жаровне, чтобы расплавить его на огне.
На каждом бруске было вырезано название препарата и инициалы лекаря.
Размягчив массу, помощник тщательно вымыл руки и занял место рядом с Мнесаретой у ложа, где все еще без сознания лежал раненый.
Женщина-лекарь отдала ему несколько коротких указаний, а затем отошла со словами:
— Припарку я приготовлю сама, Апеллий.
Аврелий последовал за ней в глубь комнаты.
— Но почему он не приходит в себя? — обеспокоенно спросил он.
— Помимо раны, он получил еще и сильный удар по голове. Я и не пыталась привести его в чувство. Ему же лучше оставаться без сознания во время перевязки — это избавит его от опия! — объяснила Мнесарета, смешивая какие-то вещества в ступке.
— А что это за клейкая масса, которой его смазывает Апеллий?
— Это акопо, смесь гусиного жира, костного мозга, воска, меда и смолы, разведенных в касторовом масле. Она поможет глубже очистить рану, которую я уже промыла уксусом.
Аврелий открыл было рот, чтобы спросить что-то еще, но женщина его опередила.
— Я должна попросить тебя не стоять так близко к операционному столу, Аврелий, и твоего друга это тоже касается, — сказала она, указывая на Флавия, который, прибежав за носилками, вошел в амбулаторию без единого слова и теперь как завороженный смотрел на бесчувственное тело своего бывшего собутыльника. — К ранам можно прикасаться только чистейшими руками и инструментами, — властно добавила она, размешивая густой желтоватый крем. — Ты закончил? — спросила она затем у помощника и, получив утвердительный кивок, взяла деревянную лопаточку и принялась смазывать внутреннюю часть разорванной мышцы. — Что-то не так с этими ссадинами, — бормотала она, словно говоря сама с собой, — они слишком сухие и темные, и крови почти нет!
Она еще раз внимательно осмотрела края раны, а затем, закончив смазывать, закрыла ее несколькими быстрыми стежками.
Лишь после этого она занялась головой, где не очень большая гематома указывала на место удара тупым предметом.
— Теперь подождем, пока он очнется, — спокойно сказала она, снимая фартук.
— А ты тем временем объяснишь нам, что случилось, — приказал Аврелий Флавию. — И постарайся быть убедительным!
— Я шел к Оппии, когда мне показалось, что я разглядел вдалеке Рубеллия. Не думаю, что он меня видел: он шел, опустив голову, словно не хотел, чтобы его узнали. Я на миг остановился, чтобы присмотреться, потому что не был уверен, что это он. Ночь была темная, а я находился на другой стороне площади. В этот момент на него набросилась какая-то тень, что-то черное, неясное. Я видел, как они борются, и попытался добежать до них. Рубеллий, знаешь ли, не очень силен в рукопашной.
— И ты, великодушный, бросился его спасать! — с сарказмом прокомментировал Аврелий.
— Он упал, пока я бежал к ним, — продолжал Флавий, не обращая внимания на намек на его общеизвестную трусость. — Когда нападавший меня увидел, он пустился наутек. Тогда я поднял Рубеллия на руки и отнес к Оппии, а потом побежал искать Демофонта, который живет неподалеку, но не застал его дома. Тем временем я послал к тебе Эхиона, ведь ты просил тебя известить…
Аврелий взвешивал рассказ, пытаясь понять, насколько он правдоподобен. Он ни на грош не верил в храброе вмешательство Флавия, но был готов допустить, что юнец все же удосужился его предупредить, вероятно, встревоженный его подозрениями насчет болезни отца.
В общем и целом, его версия событий, с некоторыми поправками, могла даже оказаться правдой.
Разве он сам не боялся, что Элеазар найдет Рубеллия раньше него?
— Ты узнал человека, который на него напал?
— Нет, но, когда он убегал, я заметил, что у него очень длинные волосы или что-то на голове, вроде покрывала. Не обычный капюшон и не шляпа.
«Еврейский головной убор», — подумал патриций.
Развеваясь от ветра при беге, он мог показаться распущенными волосами.
Как только Рубеллий очнется, он подтвердит обвинение, и Элеазару уже не будет спасения.
Иудеев, покушавшихся на жизнь римского гражданина, ждал крест.
Так вот плод его колебаний. Не в силах решить, защищать ли того, кто пострадал от несправедливости, или юношу, что невольно ее причинил, Аврелий упустил ситуацию из-под контроля и погубил их обоих.
Но для Рубеллия еще была надежда.
В этот миг с ложа, на котором лежал юноша, донесся тихий звук.
«Просыпается!» — взволнованно подумал патриций, подходя ближе.
Глаза юноши были все еще закрыты. Мнесарета приподняла ему веко, обнажив белоснежное яблоко, где сузившийся зрачок был едва виден у самых слипшихся ресниц.
Однако дыхание раненого не показалось ему ровным. Что-то было не так. Это было очевидно даже для его неискушенного слуха, и, когда он поднял взгляд, обеспокоенное выражение лица Мнесареты подтвердило его сомнения.
Рубеллию вовсе не становилось лучше. С его посиневших губ срывался неразборчивый хрип.
— Что происходит? — взволнованно спросил патриций у женщины-лекаря, которая, не отвечая, суетилась вокруг раненого, пытаясь нащупать его сердце.
Прижав ухо к груди юноши и закрыв глаза в напряженной попытке сосредоточиться, Мнесарета казалась гипсовой маской.
Затем она резко выпрямилась, стараясь совладать с волнением, и принялась массировать грудь Рубеллия, чередуя медленные движения
