Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье
Разрядил ситуацию Иван. По-старушечьи всплеснув руками, он запричитал:
– Барин, голубчик, не ждали мы вас нынче! Да что ж мы во дворе, извольте в дом!
Алексей чуть воздухом не подавился от того, как быстро он снова стал «голубчиком» – вчера в участке лакейская любовь проявлялась совсем иначе. Видимо, сегодня Ивану конфликт был совсем ни к чему.
Иван повёл их внутрь, сигнализируя оставшимся, чтоб завершали работу. Наверх, в гостиную, не пригласил, проводил в приёмную на первом этаже. В доме стояла смертельная тишина. Алексей повертел головой, нашёл глазами часы. И правда, маятник остановлен[24].
– А что же, в доме нет никого? – Рыжий, успешно избежав опасности, вновь сделался бесцеремонным и прервал тягостное молчание.
– Кухарку я на вечер отпустил (дружный вздох гостей), а больше и нет никого, один я дом стерегу…
Иван выразительно взглянул на Алексея, насупился, но сказал решительно:
– Ты за коньяк меня, барин, не суди. Это грех маленький. Глафирушке моей он без надобности, обществу человеколюбивому тоже. А мне на старость прибавка. Один я теперь.
Алексей заложил руки за спину и качнулся на каблуках, как делал его гимназический учитель в моменты, когда выбирал наказание провинившемуся ученику. Главное сейчас – правильно сторговаться! Он помолчал ещё для виду и сказал, будто нехотя:
– Допустим, я соглашусь, что нет ничего предосудительного в желании заработать. Но скажи мне, а где бутылка с отравленным коньяком, который выпил Дмитрий Аполлонович?
Иван мелко затрясся, забегал глазами.
– Так Глафирушка вылила своею рукой. А бутылку выбросить велела. Я её… того. До оврага донёс и бросил.
Алексей, не удержавшись, закатил глаза. О каком успехе в расследовании может идти речь, если в Москве до сих пор существуют овраги, в которых так легко исчезают улики?
– Тогда скажи, как вообще эта бутылка попала в ваши запасы? Ведь это ты занимался закупкой коньяка?
– Ни при чём я, барин, вот те крест! – Иван размашисто перекрестился. – Все они, бутылки эти, как одна одинаковые! Кто ж знал, что такая напасть приключится! Я ж у папеньки Глафиры-то Степановны с молодых лет служил, и Глафирушка всегда при мне была. На коленях этих выросла. Любил я её как дочку свою. А оно вот как всё…
Иван заплакал старческими слезами. Алексей смотрел, не понимая, верит он старому лакею или же нет.
Тут с улицы донёсся посвист, показавшийся Алексею уж больно знакомым. Иван дёрнулся:
– Погодьте минуточку, барин, я сейчас, – отёр слёзы и выбежал за дверь.
– Загрузились, – хмыкнул рыжий.
Алексей бросился в коридор и пересёк его несколькими широкими шагами. Как раз вовремя, чтобы увидеть в ближайшее окно отъезжающую подводу. Через минуту он уже вернулся в приёмную.
Рыжий сидел, развалившись на диване, будто собирался здесь задержаться. Как только вернулся Иван, он спросил:
– Послушай, любезный, не предложишь ли гостям чайку? И кусочек ветчины?
Иван покраснел от возмущения, но, взглянув на Алексея, передумал отвечать наглецу, молча кивнул и снова вышел.
– Какая ветчина, Квашнин, вы с ума сошли?
– Вы неблагодарный пень, Эйлер. Я обеспечиваю нам обед. Пока вы бегали по коридору, я заглянул на кухню, там чугунок кутьи[25], пирогов с десяток и ветчина запечённая. Видимо, поминальный обед готовили. Так что не обеднеет наш лакей! А нам нужны силы!
Через несколько минут Иван вкатил в приёмную сервировочную тележку с угощением и двумя фарфоровыми чайниками. Расставил посуду и занял место у двери с лицом, ничего не выражающим, как и положено вышколенному лакею. Ну и как с таким разговаривать? Алексей покосился на довольного рыжего, вздохнул и повернулся к Ивану:
– Иван, прости нас. Мы и правда ужасно голодны. Присядь, пожалуйста, поговорим.
Иван уселся на стул, ближайший к выходу, сразу обмяк и сгорбился. И Алексей увидел того самого убитого горем старика. Он подтянул свой стул поближе, тоже сел. Есть в таких условиях ему казалось невозможным, а рыжему всё нипочём.
– Иван, а ты не думал, что Глафиру Степановну могли убить?
Сзади закашлялся рыжий. Иван испуганно поднял глаза и мелко перекрестился:
– Господь с тобой, барин, кому ж это надо?
– Ну, меня же ты заподозрил.
Иван махнул рукой, ответил искренне:
– Разобиделся я, уж простите. Она же… особняк батюшкин вам завещала, и как только смогла?
Иван вздохнул и объяснил:
– Глафирушка ещё после смерти Мишеньки завещание первый раз переписала – всё, что имела, отдала в пользу этого… общества.
– Постой, это что же, она мужа обошла, ничего ему не отписала? Он тогда ведь жив ещё был.
– Был. Да только неча ему, кобелю! Не стала Глафирушка ему ничего оставлять, и правильно сделала. Не стоил он!
– Вижу, не любил ты Дмитрия Аполлоновича.
– Ха! Не любил… коль силы будут, схожу ещё, на могилу ему плюну. Теперь-то можно. Только ради Глафирушки и молчал… А она… кобеля этого любила, с папенькой спорила, мол, замуж пойду, даже если вы против будете. С характером была. И вышла за него, да потом только маялась все эти годы. Покойный-то ходок был, что теперь скрывать. А я что… я ей чаю заварю, валерианы накапаю и молчу. Молчу! Она терпит, и я терплю. Так и жили.
А как Мишенька погиб, он и вовсе стыд потерял. Девицу себе завёл! Юную, да, видать, совсем бесстыжую. Я всё видел! Да и Глафирушка знала. До того обезумел, что капли стал принимать, – Иван понизил голос, – для мужской силы. Тьфу! Девица эта деньги из него тянула. Да только при всём богатстве не было у него ничего! Он всё у Глафирушки выпрашивал. Вот и в ту ночь, когда помер-то, просил, скандалил. Совсем заоблачную сумму захотел. Всё для бесстыжей старался. Да только Глафира отказала. Всё ж разумная была. А он раскричался! Коньяк схватил, да как бахнет!
Тут Иван слегка осёкся, жалея, что упомянул пресловутый коньяк. Алексей кивнул, жалея об остановке, и, будто и не заметил смятения Ивана, поддержал:
– Глафира Степановна рассказывала, что не пил Дмитрий Аполлонович коньяк, не любил его.
Иван выдохнул:
– Знамо дело, не любил! Плебейским напитком почитал. Мол, для господ только вино подходяще. И гордился ещё, что с государем нашим вкусами схож. Тот коньяк терпеть не может, лимоном заедает, и наш кобель туда же[26]. А Глафирушка вот любила. Говорила, спать ей помогает. Да куда там! Забыться она хотела от такой жизни, я вам так скажу. Потому и удивились
