Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов
Эрнестина достала тяжелую мельницу с медной ручкой, засыпала в нее до краев ароматные обжаренные зерна и как можно плотнее прикрыла крышку — подавать мужу и его гостям турецкий кофе, собственноручно перемолотый и сваренный хозяйкой, считалось у них в доме чем-то вроде семейной традиции.
Федор Иванович Тютчев и Эрнестина фон Дёрнберг, урожденная Пфеффель, обвенчались в Берне, в церкви при русском посольстве, 7 июля 1839 года. Жениху исполнилось тогда тридцать пять лет, невесте — двадцать девять… Для обоих это был второй брак, и пришли они к нему очень непросто, вопреки множеству внешних и внутренних обстоятельств.
Эрнестина была на семь лет моложе мужа и воспитание получила в парижском пансионе. Мать Эрнестины происходила из эльзасского рода графов Теттенборнов. Отец ее, также эльзасский барон, служил баварскому королю, занимая дипломатические посты в Лондоне и во Франции, а среди его предков и родственников имелись довольно известные литераторы и публицисты.
Мать умерла очень рано, и отец женился на гувернантке своих детей, которая оказалась весьма дурной мачехой — оттого-то, наверное, совсем юная Эрнестина при первой же возможности вышла замуж за человека порядочного, но уже очень немолодого. Настолько немолодого, что на третий год после свадьбы барон Дёрнберг умер, предоставив очаровательную вдову собственной судьбе…
Любовь, поначалу казавшаяся Тютчеву не более чем романтическим увлечением, пришла к нему еще при жизни Элеоноры, и Федор Иванович сделал все возможное, чтобы не позволить очередной своей интрижке, о которой уже стали сплетничать при баварском дворе, перерасти в нечто более серьезное. В мае 1834 года они расстались.
Однако разлука и время на этот раз оказались никуда не годными врачевателями.
Довольно скоро Тютчев под каким-то пустячным предлогом покидает место своей дипломатической службы и отправляется из Мюнхена в городок Эглофсейм, где влюбленные проводят вместе несколько счастливых дней.
Спустя еще год возобновившиеся отношения Федора Ивановича с Эрнестиной перестали быть тайной даже для его жены — так что скандал этот едва не завершился самоубийством бедной Элеоноры. Между супругами состоялось драматическое объяснение, и в конце концов Элеонора простила Тютчева в обмен на обещание порвать предосудительную связь. Федор Тютчев даже написал об этом своему тогдашнему другу Ивану Гагарину: «Эта зима, проведенная в постоянных тревогах, причины коих известны лишь мне одному, завершилась непредвиденным событием, которое могло иметь ужасные последствия и перевернуть все мое существование».
И все же… все же через какое-то время Тютчев опять уезжает из Мюнхена, чтобы встретиться с возлюбленной — страсть к ней оказалась сильнее чувства долга, доводов рассудка, упреков жены и приятельских наставлений сотрудников русской миссии. Как оказалось, Эрнестина не просто любила Тютчева — чтобы понять и оценить его как поэта она специально изучила русский язык, и, по воспоминаниям современников, в их отношениях обнаруживалась та совершенная полнота физической, умственной и духовной близости, которой явно недоставало Федору Ивановичу в первом брачном союзе.
Элеонора скончалась поздним летом.
А уже в декабре в Генуе состоялась тайная помолвка Федора Ивановича, о которой не знали даже его ближайшие родственники. В марте 1839 года поверенный в делах русской миссии Тютчев подал официальное заявление о своем намерении вступить в новый брак.
Весенний месяц май жених и невеста, вместе с ее братом Карлом, провели во Флоренции, а в конце февраля 1840 года родилась первая дочь Федора Ивановича Тютчева и Эрнестины — девочку назвали Мария…
К неожиданному завершению дипломатической карьеры мужа Эрнестина отнеслась довольно сдержанно: если Федор решил что-то, значит, так и надо. Может, это даже и к лучшему: больше останется времени для поэтического творчества.
В конце концов, денег в семье не убавилось. Некоторые суммы, вполне сопоставимые с жалованьем секретаря при посольстве, регулярно поступали откуда-то из Петербурга — а кроме того, теперь мужу иногда неплохо платили за составление каких-то экономических обзоров и за статьи на политические темы для немецких, французских и даже английских журналов. К тому же Эрнестина, никогда не имевшая привычки к роскоши, домашнее хозяйство вела по-немецки рачительно и экономно.
Правда, супругам приходилось то и дело расставаться на непродолжительное время — некие новые обязательства требовали от Федора Ивановича довольно частых разъездов по Европе. Зато как упоительно было после очередного возвращения мужа из какой-нибудь дальней поездки слушать рассказы о тех местах, где ему довелось побывать! О том, как он любовался поистине идиллической местностью из полуразрушенного окна старинного Баденского замка… о том, как живописна долина полноводного Рейна в закатных лучах… о красотах Женевского озера или о том, как над остроконечными крышами готического Базеля медленно опадает листва…
…Эрнестина высыпала перемолотые зерна в кофейник, добавила воды и поставила на огонь.
Сегодняшний гость ей не нравился: маленький вертлявый человечек с заискивающим и в то же время настороженным взглядом карточного шулера. Господин Фалльмерайер…
Очень жаль, что мужу приходится поддерживать знакомство с такими людьми.
— Я могу быть вам чем-то полезной, мадам?
Эрнестина улыбнулась гувернантке, заглянувшей на кухню:
— Нет, милая, ступайте к себе. Кофе я подам сама.
Девушку, служившую в семействе Тютчевых гувернанткой, звали Екатерина Жерде, ей недавно исполнилось двадцать четыре года, по происхождению она была француженкой. В отличие от некоторых своих соотечественниц Екатерина оказалась добропорядочной и добросовестной, дорожила своей репутацией и прекрасно ладила с маленькими детьми.
— Благодарю вас, мадам…
Подойдя к двери кабинета, Эрнестина невольно услышала часть разговора, который вели между собой мужчины:
— И как же вам все-таки на этот раз удалось благополучно покинуть Италию?
Эрнестина поморщилась: как обычно, господин Фалльмерайер говорил по-немецки с неистребимым баварским акцентом.
— Сержант карабинеров по имени Пьетро уже через пару дней передал мою записку посланнику в Риме. По счастью, с господином Бутеневым мы были знакомы еще по тем временам, когда он возглавлял дипломатическую миссию при дворе турецкого султана, поэтому добрейший Аполлинарий Петрович лично, без лишних вопросов, выплатил необходимую сумму.
— Да? И сколько же теперь на полицейском рынке стоит голова российского подданного?
Ответа мужа Эрнестина не расслышала. Постучавшись, она внесла в кабинет поднос с кофейником, двумя фарфоровыми чашками и миниатюрным кувшином для сливок, которые Федор Иванович привез ей из прошлогодней поездки в Саксонию:
— Прошу вас, господа!
— Спасибо, сердце мое…
— Vielen Dank, фрау Тютчефф…
Когда хозяйка закрыла за собой дверь кабинета, Федор Иванович протянул руку к пузатой бутылке, стоящей на столике:
— Еще ликера, господин Фалльмерайер?
— Не откажусь… значит, вы полагаете, что австрийская оккупация не продержится долго?
— Вне всякого сомнения, — кивнул Федор Тютчев. —
