Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье

Лотошники были уже на местах. Алексей выбрал мужичка постарше, посерьёзнее, купил мясной пирожок и спросил:

– Скажи-ка, братец, церковь, говорят, вчера рухнула?

– За грехи то наши, барин, всё за грехи!

Алексей сосредоточенно жевал, не теряя надежды, что за традиционным вступлением последует более дельная информация. Лотошник оглянулся по сторонам, склонился поближе, так, что пребольно упёрся лотком Алексею в ребро, и продолжил:

– Говорят, революционеры ту церкву взорвали. Те, что царю-батюшке смерти желают.

Алексей осторожно отодвинулся от лоткового угла и спросил:

– Царь в Могилёве сейчас, в Ставке. Во всех газетах о том писали. Зачем же церковь кладбищенскую взрывать?

– А штоб напакостить, знамо дело! Напугать, значится! Чтоб он войну эту смертоносную прекратил и от трона богоданного отрёкся!

Вот как. Покушение на царскую власть, не меньше, в пределах отдельно взятого московского кладбища.

– Не слышал, погиб там кто, на кладбище?

– Того не болтают людишки, врать не буду. А то, что в подвале той церкви клад был замурован, то говорят. Как церковь рухнула, кладка-то посыпалась, и золото наружу выступило. Вот и священник тамошний всё про деньги кричал. Городовыми там за версту всё оцеплено, не подберёшься. Что им развалины-то охранять? Клад там, знамо дело.

Понятно. Народная молва не врёт, да фантазирует. А что кричал священник, Алексей тоже слыхал. Пирожок закончился, а есть всё ещё хотелось.

– Какие-то короткие у тебя пирожки, братец. Дай второй. И скажи мне… клад, он тоже… революционерский?

Лотошник захохотал:

– Ну ты скажешь, барин! Откуда у голытьбы золото? Они всё больше книжки читают да на собраниях кричат. Было бы золото, не кричали, делом занялись.

– На каких таких собраниях?

Лотошник насупился, отступил даже.

– Ну же, чего молчишь? – удивился Алексей.

Но лотошник посмотрел мимо него, за спину, и начал шустро пятиться, пока не скрылся в толпе. Алексей обернулся. За ним стояли двое дюжих городовых с совершенно неприветливыми физиономиями. Чуть подальше виднелся полицейский экипаж, в котором восседали ещё двое. Алексей запихнул остатки пирожка в рот, для надёжности. И сделал внимательно-удивлённое лицо.

– Алексей Фёдорович Эйлер? – мрачно осведомился один из городовых. – Вам надлежит явиться в полицейское управление. Прямо сейчас.

Для убедительности он положил руку на шашку.

Алексей перевёл взгляд на второго. Тот показательно нахмурился и поднёс руку к кобуре револьвера. Алексей вздохнул и согласно кивнул. Городовые подступили ближе и быстро обхлопали его, отыскав прикреплённый на щиколотку нож. Трость их не заинтересовала.

Алексей огляделся. Только что вокруг него кипела рыночная жизнь, а сейчас люди отступили, будто он преступник. Больше всего было жаль времени. Он собирался занять его более важными делами, чем катание в полицейском экипаже.

Пятеро взрослых мужчин – для полицейской пролётки оказалось многовато. Она еле ползла, скрипела и шаталась. Лошадь, тянувшая эту колымагу, несколько раз останавливалась и с удивлением оглядывалась на людей, мол, господа хорошие, примите меры. После очередной остановки один из городовых не выдержал и, спрыгнув, зашагал рядом. Благо скорость была соответствующая. Нимало не смущаясь, городовой ругал дорогу, кобылу и полицейскую службу. Алексей сидел смирно, притворяясь глухим.

По злой иронии судьбы они прибыли в тот участок, который давеча «ограбили» Алексей с рыжим. Гарью ещё попахивало, но это ничуть не мешало ни стражам порядка, ни тем, кто этот порядок нарушал. Происшествие уже обогатило местный фольклор – бродяги, сидевшие за решёткой, обращались к полицейским не иначе как «господа горелые». Услышав это, Алексей не удержался и фыркнул, однако быстро вспомнил, что в этом участке он якобы впервые и совершенно не в курсе произошедшего.

Глумились бродяги не зря: прямо перед ними, в дежурной комнате участка, большой полицейский чин отчитывал малого. Городовые, доставившие Алексея, на всякий случай вжались в закопчённые стены.

Суть начальственного возмущения была стара как мир: все бестолочи, лентяи и лоботрясы. И самый бестолковый – судебный следователь господин Макрушин, которого и распекал господин полицмейстер. Ведь на участке, вверенном господину Макрушину, мало того, что подгорают следственные документы, так ещё и трупы высокопоставленных вдов объявляются! И это если закрыть глаза на такую мелочь, как рухнувшая церковь! А кто будет отвечать?

Алексей вздохнул. По словам полицмейстера выходило, что под завалами церкви оказалась всё-таки Глафира Степановна.

Меж тем полицмейстер распалялся, становясь чуть выше ростом и меняя цвет лица на багровый. Бедный Макрушин, наоборот, стремился уменьшиться, покрывался потом и не имел смелости его отереть. Алексей проникся к нему сочувствием. Бродяги тоже перестали ёрничать и молчали, с жалостью глядя на судебного следователя. Под конец, когда полицмейстер пообещал снять с Макрушина погоны, ежели в течение трёх дней тот не отыщет преступника, и вовсе принялись неодобрительно гудеть. Алексей улыбнулся. Перед лицом начальственной угрозы обиженным свойственно объединяться.

Только когда полицмейстер покинул участок, Макрушин трясущейся рукой достал платок и наконец позволил себе промокнуть лоб. Городовые отмерли и зашевелились. Один даже рискнул поднести следователю воды. Макрушин глянул так злобно, что все на всякий случай замерли снова. Остановив взгляд на Алексее, он прошипел:

– Это кто?

– Алексей Фёдорович Эйлер, доставили, как велено, – ответствовал один из городовых.

– В кабинет ведите!

Стакан воды он будто и не заметил.

Городовые проводили Алексея в кабинет. Внутри, на стуле для посетителей, с недовольным видом сидел господин Мендель. Приветственный кивок Алексея он проигнорировал, глядя как на незнакомца.

Размышлять о странном поведении Менделя времени не было, в кабинет ворвался Макрушин. Он занял место за столом и, не обращая внимания на присутствующих, некоторое время переставлял предметы на столе: поправил чернильницу, несколько раз поменял положение пера, аккуратно выровнял уголки в стопке бумаг. Манерой он весьма походил на мелкую хлопочущую крыску. Симпатичным следователя назвать никак не получалось. Лицо маленькое, усы гребёнкой, один глаз больше другого и брови всё время приподняты, будто Макрушин то ли удивляется, то ли испуган.

Закончив с предметами, Макрушин откинулся на стуле и вперился глазами в Алексея. Но и в тот момент, когда взгляд его тяжело повис в одной точке, пальцы продолжали двигаться, будто перебирали невидимые нити.

После минутного разглядывания следователь обратился к нотариусу:

– Вам знаком этот молодой человек, господин Мендель?

– Первый раз вижу, – проскрипел нотариус.

Алексей удивлённо уставился на него, но промолчал. Второй день господин Мендель делает вид, что они не знакомы, и это неспроста. Старый лис что-то задумал, только вот что?

Следователь обратился к Алексею и потребовал:

– Расскажите нам, Алексей Фёдорович, насколько близки были ваши отношения с Глафирой Степановной Малиновской?

– Совершенно не близки, – решил держать оборону Алексей. – Я служил с её сыном, а с Глафирой Степановной