Пропавшая книга Шелторпов - Анна Свирская

Айрис хотела посчитать удары, но в самом же начале сбилась.

– Уже семь? – спросила она.

– Да, – ответил Дэвид, взглянув на наручные часы. – И мне надо… Глупо, что приходится на это отвлекаться, но мне надо позвонить, сказать, что не приеду сегодня… Вернее, извиниться, что не приехал.

– Ничего, – улыбнулась Айрис. – Сейчас как раз должны принести чемоданы.

Дэвид оглянулся и нашёл взглядом телефон – он стоял на столе возле окна.

Пока Дэвид ждал, когда его соединят с Лондоном, пришёл портье: принёс чемоданы, подкрутил регуляторы на радиаторах, открыл дверь между двумя номерами и, получив от Дэвида чаевые, удалился.

Дэвид начал обсуждать то, на какое время перенести встречу, а Айрис ушла во второй номер: точно такой же на вид, если не считать того, что над кроватью висел морской пейзаж, а не горный.

Она понимала, что значит второй номер: Дэвид оставлял выбор за ней.

В том, как он пояснил всё, не прибегая к словам, к излишней прямолинейности, было что-то по-настоящему джентльменское, но оно же намекало на опытность Дэвида в таких вопросах. Он знал, как нужно поступить…

Айрис испытывала лёгкую ревность и одновременно облегчение: должен же хотя бы один из них быть опытным в этих щекотливых делах.

Дэвид позвонил ещё куда-то, а Айрис тем временем открыла чемодан. Поверх всех вещей лежала книга, которую Дэвид купил для неё у лондонского букиниста и которую она забрала из комнаты леди Изабель сразу, как только ту увезла полиция. Возможно, по правилам ведения следствия там ничего нельзя было трогать, но Айрис казалось очень важным вернуть себе эту книгу. Тот экземпляр «Ворона вещей», что читала леди Изабель.

Айрис открыла книгу, почти ожидая увидеть дарственную надпись, но на титульном листе её не было.

Она села на кровать и начала перелистывать страницы, думая, что, может быть, леди Изабель что-то подчеркнула или обвела: предложение, диалог, хотя бы фразу, – и только тогда заметила, что в середину книги вложены в несколько раз сложенные листы бумаги.

Дорогая Вайолет,

я надеюсь, что всё ещё

Первые слова прочитались словно помимо её воли, а в следующую секунду Айрис захлопнула книгу, потому что понимала: если листок будет перед глазами, она так и будет скользить взглядом по чуть уходящим вниз неровным строкам, пока не прочитает всё.

То самое письмо.

Но она не имеет права его читать! Оно адресовано не ей, и это даже не документ столетней давности вроде тех, с которыми она работала в университете. Те были написаны давно умершими людьми давно умершим людям и превратились в «исторические источники». Они говорили о личном, но в чтении не чувствовалось ничего интимного, стыдного, точно роешься в ящике с бельём. А вот леди Изабель Сесилия Вайолет Томпсон была до сих пор жива; хуже того, Айрис её хорошо знала, и чтение письма, адресованного ей, было наглым, бесцеремонным вторжением в её жизнь, но Айрис знала, что прочитает. Не сможет справиться с искушением, снова откроет книгу, расправит лист и прочитает.

Когда она потом вспоминала эти несколько длинных минут, то поняла, что даже не слышала голоса Дэвида, разговаривавшего по телефону в соседней комнате. Ей казалось, она читала письмо в мёртвой, абсолютной тишине.

Генри Тиндалл не стал использовать тот самый отточенный «спенсериан» для написания длинного письма. Странно, что он вообще решил написать его от руки, а не напечатал на машинке, как обычно делал. «Быстрый» почерк Тиндалла разобрать было сложно: аккуратный и понятный на первый взгляд почерк оказался жуткой путаницей из одинаковых петель и палочек, от которых в глазах рябило.

К тому же было заметно, что Тиндалл уставал писать: пару строк он выводил твёрдо и уверенно, потом нажим увеличивался, а буквы теряли прежние ровные контуры: линии плясали, овалы гнулись, соединения обрывались, а строки ползли вниз. Затем буквы становились совсем уже перекошенными, видимо, Тиндалл писал их из последних сил, мучаясь от болей в руке. Следующая строка опять выглядела ровной и чёткой. Очевидно, Тиндалл делал паузу, отдыхал, и потом снова принимался за письмо. Он закончил его в несколько десятков заходов. Сколько же часов ушло, чтобы написать всё это? Или правильнее сказать – сколько дней?

Дорогая Вайолет,

я надеюсь, что всё ещё могу обращаться к тебе так, что всё ещё имею на это право. Если нет, прошу меня простить.

Это совершенно безнадёжное письмо. Не думаю, что ты его прочтёшь. Если бы события сорокалетней давности что-то значили для тебя, ты бы уже дала мне знать. Ты молчишь, и этим даёшь мне понять, что я тоже должен молчать. Но я молчал слишком долго. Последнее своё слово я произнёс сорок три года назад, 25 августа 1918 года. Я не помню, каким оно было. Может быть, я молился, может быть, в отчаянии звал бога или мать, которую никогда не знал. Может быть, это было твоё имя.

Айрис глотала предложение за предложением, повинуясь мерному ритму строк: две, иногда три она прочитывала быстро, следующие две шли чуть медленнее, а ещё одну приходилось разбирать. И снова – две понятные строки, две терпимые, одна неразборчивая. И снова, и снова…

Прилив и отлив. Ритм. Пульсация. Медленный и ровный стук сердца. Отголосок жизни и боли, которые были когда-то и которых никогда уже не будет.

Ничего не вернёшь.

Айрис поняла, что почувствовала леди Изабель, когда прочитала это письмо. Не только злость и разочарование от предательства, совершённого самыми близкими людьми. Её охватило отчаяние – от того, что даже если правда и вышла наружу, ничего уже не изменить и не исправить. Слишком поздно. Генри Тиндалл мёртв, и он умер, думая, что она отказалась от него.

Айрис сложила листы плохо повинующимися пальцами и поместила письмо меж страниц книги, на старое место. Закрыла.

Её душили слёзы, но она не могла дать им волю. Они встали колючим, острым комом в горле. Наверное, то, что творилось у неё внутри, отражалось и во взгляде, потому что Дэвид, едва только заглянул в комнату, поменялся в лице.

– Айрис! Айрис, что с тобой? Что случилось?

Дэвид взял её за руки и крепко сжал, и Айрис только тогда поняла, что у неё дрожат пальцы.

– Тебе холодно? У тебя руки ледяные…

Он прикоснулся губами к её ладони.

– Я что-то сделал не так?

Ей хватило сил только на то, чтобы покачать головой. Он всё делал так. А вот она… И зачем она только прочитала письмо?

Она