Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов
— Ну, что же… вам виднее.
По тону офицера чувствовалось, что он не слишком поверил такому объяснению, однако дальнейших вопросов на эту тему задавать не стал: у каждого свой приказ, своя служба, свое начальство, которому, как обычно, виднее.
В сопровождение Тютчеву, помимо драгунского штабс-капитана, выделены были две пары конных аргамаков, то есть участников местной вооруженной милиции, созданной по приказу русского губернатора и находившейся у него в подчинении. Выглядели аргамаки впечатляюще и воинственно — в лиловых бархатных кафтанах и в кованных из серебра позолоченных кирасах, перепоясанные пестрыми турецкими шалями. На голове у каждого из них, на турецкий же манер, красовалась намотанная чалма, из-за пояса торчала рукоять ятагана, а на руку был наброшен кисейный, шитый золотом платок, которым они, раскуривая трубку, предварительно обтирали мундштук…
Таким образом, вместе со слугой Тютчева, меланхоличным неаполитанцем по фамилии Каччионе, не понимавшим ни слова ни на одном языке, кроме собственного диалекта, в общей сложности всадников было семеро. Какого-то особого, пристального внимания подобная кавалькада вызвать ни у кого из жителей княжества не могла — в этих краях даже во времена относительного затишья между очередными военными действиями не было принято передвигаться поодиночке.
По установившемуся порядку, двое аргамаков обычно следовали впереди, на некотором удалении. Еще двое, в компании слуги-неаполитанца, образовывали подобие арьергарда, несколько отставая от офицера и его спутника — так что доверительному разговору между штабс-капитаном и Тютчевым посторонние уши помешать не могли.
— Хотите совет, сударь мой? — Сергей Петрович Иванов-четвертый чуть придержал свою лошадь, чтобы поравняться со спутником. — Никогда не упоминайте при здешних жителях о двух вещах. Во-первых, о том, что вы русский…
— Простите? — Федору Тютчеву показалось, что он ослышался.
— …а во-вторых, никому не рассказывайте, что вы едете в Греческое королевство.
— Помилуйте, но отчего же я должен скрывать свое происхождение перед валахами? Мы же их, кажется, освободили от османского ига?
— Ну да… оно, конечно, так… освободили… — кивнул драгунский офицер. — Только вот, сударь мой, отнюдь не все здесь отвечают нам за это благодарностью…
Судя по неожиданным для Тютчева, но, впрочем, вполне убедительным объяснениям штабс-капитана, за несколько столетий непростого существования под Оттоманской Портой местное население в значительной степени сжилось со своими поработителями, переняло их обычаи — и, так сказать, притерпелось. Сложившийся уклад жизни здесь был нарушен совсем недавно, после введения в Молдавию и Валахию русского экспедиционного корпуса.
Победоносные войска наши, с кровопролитными боями занимавшие Дунайские княжества под командованием графа Палена, а затем генерала Желтухина, подвергли местных жителей притеснениям и реквизициям, неизбежным в военное время — причем зачастую с ними обращались как с подданными завоеванного государства.
Разумеется, после заключения Адрианопольского трактата мирная жизнь православного населения в княжествах начала постепенно налаживаться: местные господари получили больше самостоятельности и даже право создавать свои собственные вооруженные силы, а у Порты в пользу Валахии были отторгнуты все города на левом берегу Дуная. Мусульмане, проживавшие в княжествах, были выселены за границу, к тому же купцам и крестьянам не требовалось в дальнейшем снабжать съестными припасами Константинополь, турецкие крепости и арсеналы…
При этом русские войска продолжали занимать страну, и в довольно скором времени осмелевшие под защитой их штыков жители Дунайских княжеств — или, как они себя называли все чаще, румыны — уже не столько радовались избавлению от турецкого гнета, сколько с нетерпением ожидали того момента, когда родина их освободится и от русской опеки.
Причем последнее стремление было еще сильнее первого.
В так называемом образованном обществе, особенно между местными дворянами и купцами, распространялись идеи о том, что страна их непременно должна быть независимой. Некоторые даже требовали, чтобы Молдавия и Валахия, население которых имеет одно и то же происхождение, говорит на одном и том же языке и преследует одинаковые интересы, слились в одно государство! Более того, они мечтали о воссоздании великого румынского отечества путем присоединения к нему всех тех его провинций, которые находились в руках Австрии и России — Трансильвании, Буковины, Бессарабии…
— Поверите ли, сударь? В канцелярии губернатора имеются уже достоверные сведения об образовании среди молдаван и валахов неких тайных обществ, имеющих целью подготовку, а в случае надобности и осуществление переворота против России. Причем, нужно сказать, средства, необходимые для этой преступной затеи, заговорщики принимают не только от турок, но и от англичан…
Удивлению Тютчева не было предела:
— Чего же им еще надобно?
— Да леший их знает, Федор Иванович… отъелись немного, нужно сказать, вот и осмелели.
Вне всякого сомнения, так называемый Органический регламент, разработанный генералом Киселевым, утвержденный народными представителями и действовавший на территории Валахии и Молдавии уже второй год, фактически представлял собой конституцию этих Дунайских княжеств. Он предусматривал выборность господарей и депутатов, а в каждом из княжеств законодательная власть, а также контроль над действиями администрации принадлежали общему собранию, избираемому на пять лет — иными словами, Органический регламент даровал местному населению многое из того, о чем валахи и молдаване не могли бы даже и помышлять при турецком султане…
Более того, из разговоров с некоторыми коллегами по дипломатическому ведомству Федору Тютчеву было известно, что государь совсем недавно предлагал Порте уступить ему княжества в возмещение военной контрибуции, которую Порта еще не выплатила России, и что только сопротивление Франции, Англии и Австрии не позволило ему добиться от султана этой уступки.
— Духота, однако… — Федор Тютчев повел плечами, стараясь отлепить от кожи мокрую почти насквозь рубаху.
— Да, под вечер опять будет ливень, это уж непременно! — Драгунский штабс-капитан поглядел на небо. После нескольких часов, проведенных с утра в седле, он, кажется, вовсе не чувствовал себя утомленным.
— Успеем ли мы до ночлега, Сергей Петрович?
— Надобно постараться, сударь мой.
И они пришпорили лошадей, нагоняя скачущих впереди аргамаков…
* * *
Деревенский постоялый двор, под кровом которого Федор Тютчев со спутниками вынуждены были на этот раз заночевать из-за проливного дождя и темноты, опустившейся на равнину, не имел никакого отличия от других заведений подобного рода — тараканы, грязь, скудное освещение, кислый запах давно не мытого мужского тела, сырой одежды и жареного лука.
Хозяин, впрочем, оказался весьма дружелюбен. Пока аргамаки расседлывали лошадей и задавали им корма, а слуга-неаполитанец заносил вещи Тютчева в комнату на втором этаже, он предложил дорогим гостям скоротать время до ужина за домашним вином и курительной трубкой.
Вслед за хозяином гости прошли в диванную — нечто вроде, отдельного кабинета, занавешенного красной суконной полостью.
— Прошу вас, господа офицеры…
Возможно, подобное гостеприимство
