Пропавшая книга Шелторпов - Анна Свирская
Она не должна стыдиться своего страха. Для девушки, чьи приключения разыгрывались лишь на страницах книг, совершенно нормально избегать опасности и открытого столкновения с преступником.
Айрис так и сидела на краю кровати, пока не постучался Дэвид, чтобы позвать её на ужин.
Вечером Айрис не стала заводить будильник и поэтому едва не проспала завтрак.
Она быстро переоделась и привела себя в порядок, хотя результатом своих усилий осталась недовольна: выглядела она так, словно не спала двое суток. Отёкшие веки, тёмные круги под глазами, дурацкая вмятина на щеке от складки на подушке, припухшие губы – ну, у последнего хотя бы была причина. Не так обидно.
В комнате для завтрака уже никого не было.
Айрис подняла колпак над единственным оставшимся блюдом и обнаружила там аппетитные на вид французские тосты.
Спиртовку под серебряным кофейником уже кто-то загасил, но кофе всё ещё оставался горячим. Айрис поставила перед собой тарелку, джем, чашку с кофе и поняла, что не может есть.
Она чувствовала себя отвратительно. Ей было плохо и оттого, что она уезжает сегодня, оставляя столько нераскрытых тайн, и оттого, что не справилась, и оттого, что вчера вечером ей не хватило смелости встретиться с человеком, который, возможно, был тем самым, кто знал всё… Или тем самым, кто убил сэра Фрэнсиса.
У неё был шанс разрешить всё за несколько минут – и она его упустила.
Прямо как герои рассказов Питера Этериджа. Если подумать, не меньше половины из них что-то упускали, теряли, а потом сожалели.
В книгах Этериджа было много сожаления, много печали, много утраты. Что ж, ему было о чём жалеть.
Айрис всё же отпила кофе – он показался тоскливо-горьким.
И про это тоже было в рассказе Этериджа – Айрис осознала это почти с ужасом. Когда Фримантл помешался на книге и разгадке кеннинга, ему стало казаться, что вся еда точно отравлена тоской и болью. В первые дни после приезда он восхищался тем, какой чудесный кофе готовила кухарка из отборных зёрен, присланных её племянником с Антигуа, но потом кофе становился хуже и хуже, приобретая невыносимую горечь.
И Фримантл, точно отравленный ею, совершил ужасное.
Он не мог сам разобраться с книгой и всё больше склонялся к мысли, что за рядом рун прятался другой смысл, невидимый обыденному зрению, поэтому решил попытать счастья и поговорить с бывшими обитателями фермы Искелет. Когда Фримантл прибыл в деревню, те находились в тюрьме соседнего городка, но недавно их всех вернули на ферму, надеясь, что смерти прекратятся, но ничего не изменилось. И теперь подле Искелета постоянно дежурили полицейские и солдаты – из опасения, как бы укрывшихся там людей не растерзала обозлённая толпа.
Фримантла пропустили к дому без слов: хорошо одетый джентльмен, явно не из отчаявшихся жителей деревни, не казался подозрительным. Дверь ему открыла девочка и впустила в комнату, где за длинным столом сидело не менее дюжины человек. И среди всех повернувшихся к нему лиц Фримантл мгновенно узнал одно. Женщина смотрела на него водянисто-голубыми глазами, и Фримантл видел, что эта женщина, как и он, читала книгу. Её глаза лишь казались голубыми, на деле же были бездонно-чёрными.
Женщина тоже поняла, кто он, поднялась из-за стола и пошла в дальнюю комнату. Фримантл последовал за ней. Она не стала отвечать на его вопросы о смертях и их причинах, сказала лишь, что теперь уже ничего не поможет, потому что она, Аннели, слишком слаба; а вот он совершил огромную ошибку, прочитав книгу. Фримантл спросил её, понимает ли она смысл последней песни, знает ли, что такое «ворон вещей». Аннели только расхохоталась в ответ, смех был горьким и безумным.
К тому времени, как Фримантл добрался до дома Коутсов и своей комнатки на втором этаже, он всё понял. Эта семья не просто так жила в Эксерледе-Искелете, отгородившись ото всех, они хранили и сдерживали книгу, вернее то, что было заточено в ней. А когда Фримантл трясущимися от предвкушения руками достал книгу из ящика и вчитался в строки, те самые строки, по которым уже успел истомиться, он понял ещё другое. Только один человек может по-настоящему прочитать книгу. Только одному во всей полноте открыт её смысл. А это значило, что, пока Аннели жива, ему никогда не понять этих слов. Пока она жива, ему не будет покоя. Книга отравила его, и каждый день будет мукой. Мукой незнания. Он может перечитывать эти строки тысячу раз и всё равно не поймёт.
Эта мысль вгрызалась в его мозг, точно червь, неутомимый и ненасытный паразит, подчинивший себе всё во Фримантле.
И он убил её. Без сожаления и сострадания. Это было легко. Когда Фримантл подошёл к ферме со стороны леса, Аннели сама вышла к нему, потому что яд в их крови был одинаков.
Фримантл думал, что ему надо будет вернуться в дом, достать книгу и перечитать её, но этого не потребовалось. Как только Аннели перестала дышать, понимание хлынуло в него, как вода в дотоле пустой сосуд, и наполнило. Он осознавал вязь всех кеннингов разом, ему не было нужды вдумываться и распутывать цепочки метафор; сложнейшая сеть смыслов распустилась в его мыслях, точно цветок. Тот, кто создал эту песнь, был магом, волшебником, волхвом, из переплетения слов он сковал оружие против своих врагов, а потом сам ужаснулся тому, что сотворил. Оно было как меч, что нельзя убрать в ножны, как молот, что нельзя опустить, как смертельное проклятие, что заставляло вновь и вновь произносить себя.
Фримантл ощущал кошмарную власть над миром, власть уничтожить всё в нём, и не менее кошмарную власть тринадцатой песни над собой. Аннели оказалась слабее старухи, которая десятилетиями сдерживала в себе это сладостное желание уничтожать. Фримантл оказался слабее Аннели. Он не мог противостоять тому, чего жаждали магические слова. Он выпустил ворона на свободу.
Айрис не нравилось вспоминать об этой истории. Она была безнадёжнее всех остальных в книге. Фримантл думал о том, что если в начале было Слово, то и в конце тоже. Правда, иное слово, противоположное первому, чистое разрушение.
События в Клэйхит-Корте точно так же вращались вокруг книги. Слово разрушало, слово было оружием, слово убивало – и не на страницах книги, а взаправду. Что-то написанное в книге позволило Родерику Шелторпу вытянуть тысячи фунтов из сэра Фрэнсиса, что-то написанное в ней толкнуло другого
