Сосуд порока. Гиляровский и Станиславский - Андрей Станиславович Добров
— Что такое?
— Несколько дней назад вдруг радостный пришел. Я, говорит, теперь разбогатею. Денег у меня будет много. И отсюдова я уеду. В Питер поеду или в Москву.
— Так-так, — сказал я Станиславскому.
— Когда он в издательство ходил за деньгами, — дополнил меня Станиславский. — Да только денег-то ему не заплатили.
— Наверное, — кивнул сторож. — После того он вообще пить стал немеряно. Так что, точно его зарезали? Или, может, он просто вусмерть спился, а?
— Зарезали.
— Странно. Странно… может, это именно из-за старых его дел? Может, зря он это мне рассказал? А что, если кто-то узнает про тот разговор? — старик взволновался. — А может, и мне надо того… скрыться? Вдруг и меня…
Станиславский положил ему руку на плечо.
— Вряд ли. Если Евсюков был таким молчаливым… А про разговор вы только нам рассказали…
— Только вам. Потому что вы режиссер, Константин Сергеевич. Актер вам всю душу раскрыть должен.
— Никто об этом разговоре кроме вас и меня не знает. А мы будем хранить молчание. Еще можете что-то про Евсюкова рассказать?
— Вроде больше ничего.
Станиславский встал.
— Тогда, Степан Евсеевич, давайте прощаться. Еще раз буду в Твери, обязательно зайду к вам. И актеров своих приведу, чтобы показать…
Он взмахом руки обвел пустой зал, потом посмотрел на лохмотья старика. Рука его скользнула вниз.
— Все понимаю, Константин Сергеевич, — сказал сторож, — Чего тут показывать? Их будущую судьбу? Не надо. Не надо. Актер живет, пока у него есть сцена, пока можно надевать костюмы и громогласно произносить чужие фразы. А так…
Они обнялись. Я пожал слабую руку старика. Мы уже выходили из зала, но тут Станиславский оглянулся. Старик стоял на сцене темной тенью, раскинувши руки. Сильным, но старческим голосом он возопил:
— Извольте, я буду молчать; но расстаться с моими убеждениями я не могу: они для меня единственное утешение в жизни.
— Браво! — крикнул Станиславский. И когда мы уже оказались на улице пояснил: — Это реплика Жадова из «Доходного места». Помнит еще, а? А говорил, что забыл…
На улице было уже темно, но мы добрались до ворот фабрики, где я подозвал здоровенного охранника, который так неласково нас принял.
— Скажи, а тут выходил такой старичок? Хорошо одетый, с баулом и зонтиком?
— Вам зачем?
— Конкурент. Тоже лекарствами торгует.
— Не знаю. Полиция приехала. Убили кого-то. Знаете кого?
— Нет.
Парень достал цигарку и закурил, пряча ее в ладони.
— Нам разговаривать не положено.
Я сунул ему в карман рубль. Мужик кивнул.
— Был такой. С баулом.
— Ты его тоже останавливал?
Охранник кивнул.
— Только он мне документ показал.
— Какой документ?
Парень вдруг покраснел.
— Документ.
— Ты его не прочитал? — спросил Станиславский, — Не смог? Неграмотный ты?
— Если бы я был грамотный, то тут на воротах бы не торчал, — охранник поморщился. — Да только я учусь… но не шибко пока получается.
— Спасибо.
На поезд мы все-таки успели. Распрощались в Москве, не ожидая, что встретимся скоро — на следующий же день.
Глава 7. Прости отчизна, край любезный! Прости мой дом, моя семья!
Утром меня разбудила Маша.
— Вставай уж! Опять тебя арестовывать пришли!
— Как арестовывать?
— Да все тот же полицейский, что тебя в прошлый раз в тюрьму посадил!
— Который? — Я все никак не мог проснуться, тер глаза, потом пятерней причесывал волосы. Маша подала мне персидский халат, похлопала по щеке.
— Только он какой-то смирный.
— Кто?
— Городовой этот.
— Да какой городовой!
Однако, войдя в прихожую, я тут же узнал Жулькина. Он сидел за столом и пил из стакана чай.
— Это, вообще-то, мой стакан, — проворчал я.
— А! Извините! Вижу, чай стоит, дай, думаю, посижу тут, пока вы одеваетесь.
— И чего мне одеваться-то?
— Поедем мы с вами, — сказал Жулькин, все так же отпивая из моего стакана.
— В тюрьму?
И тут Жулькин чуть не подавился. Он поставил стакан, вытер усы и буквально выдохнул:
— В какую тюрьму?
— Как было в прошлый раз.
— А! — городовой махнул рукой. — Не, что было, то прошло. Мне приказано доставить вас по адресу «пойди туда, не знаю куда».
— То есть? — удивился я.
— Место, скажем так, секретное. И живет там один человек. То есть в гостиницу. Но как зовут человека и в каком он находится звании, это тоже никому не известно. Хотя, конечно, некоторые балерины этого человека знают. Как и парочка министров. Но и все!
Возможно, это странное и долгое объяснение было нужно, чтобы придать разговору таинственности, но утром такие выражения до меня еще не доходили. Поэтому я спросил просто:
— Что?
— Одевайтесь.
Я сел на стул, отнял у Жулькина мою чашку и попросил кухарку помыть, да потом еще и обдать кипятком.
— Никуда я не поеду, — жестко заявил я. — Вчера был трудный день. А сегодня мне нужно много чего сделать. Так что если у вас нет предписания, то и до свидания. И непонятному мужчине с балеринами кланяйтесь от меня, да и только.
— Вот ведь человек! — заявил Жулькин моей жене, которая молча стояла у дверей. — По-хорошему просишь, а он отказывается! Ну, ладно, вот вам предписание.
Он запустил руку под китель и вынул сложенный листок бумаги. Я раскрыл листок и погрузился в чтение. Потом удивленно поднял глаза на городничего.
— Так это же не по
