Детектив к Рождеству - Анна и Сергей Литвиновы

На пороге показался Рыбаков, все такой же, каким его помнил Малышев: щекастая физиономия, под глазами мешки, широкие плечи и острый взгляд карих глаз.

— О, какие люди! — Он словно не удивился. — Нежданный гость в такую-то погоду!

— Метелью не напугаешь. Поговорим?

— А чего не поговорить, проходи. — Хозяин посторонился.

Внутри было светло, пахло печкой и чем-то копченым. Сергей вошел, хлопнул валенками, которыми его снабдил отец Павел, о порог и, присев, стал неспешно стаскивать их. В углу висел серый потертый тулуп с облезлым мехом. Малышев на миг задержал на нем взгляд, внимание привлекли костяные пуговицы, точь-в-точь как тот обломок, что он нашел у тела Марфы. Определенно, он пришел по адресу.

Сергей сел за кухонный стол, на котором стояли бутылка самогона, недопитая стопка и нехитрая закуска. Рыбаков достал еще одну рюмку, Малышев хотел было отказаться, но вовремя сообразил, что делать этого не следует.

— Ты неужели по Марфину душу? Быстро прибыл, ее ведь только нашли. Вроде, слышал, ты в город перебрался.

— Перебрался, — согласно кивнул Сергей. — Ты ведь знал, что бабка собиралась исповедаться?

Рыбаков чуть прищурился.

— А кто не знал? Деревня мала, языки длинны.

— И кто тебе сказал?

— Старухи — они же как свечи под салфеткой: сначала светят, потом чадят.

Сергей выдержал паузу.

— Николай сказал мне, что проболтался тебе.

— Ну, может, и говорил, слухами земля полнится.

— И ты понял, о чем она расскажет.

Рыбаков усмехнулся, не глядя на собеседника.

— Ты меня в чем-то обвиняешь?

— Пока нет, только спрашиваю. Ты ведь к Лене Гущиной, доярке вашей, неровно дышал, деревенские помнят.

Семеныч положил руки на стол, массивные, с огрубевшими пальцами.

— Девка была красивая, молодая, да глупая, такие любят играть.

— Только она не играла, а отвергла тебя, а потом вдруг исчезла. Ты был последним, кто ее видел на ферме. Утром сказали, что домой доярка не вернулась. И ты тогда молчал, а Марфа-то все видела и спустя семь лет перед Рождеством решила покаяться — видно, предчувствовала скорую кончину, — да не успела. Кстати, деревенские видели, как ты вчера заходил к ней в дом.

В комнате стало тихо, только за окном мела метель, будто в мире ничего больше и не происходило.

Рыбаков долго смотрел на гостя, а потом осушил стопку и резко встал.

— Пошел ты, Малышев, — сказал глухо. — Думаешь, что ты и есть сама правда?

— Марфа мне все рассказала, — решил сблефовать Сергей.

Рыбаков не вздрогнул, только чуть прищурился.

— Что рассказала-то?

— Все, — спокойно сказал Сергей.

— Старуха… что с нее взять, мало ли что показалось на девятом-то десятке.

— Не показалось, — отрезал Малышев. — Николай сказал, что обмолвился тебе о ее намерении исповедаться, сказал и забыл, а ты запомнил. И вот Марфа мертва, а на коврике возле ее порога — пуговица костяная, вот такая. — Он вынул из кармана обломок, положил на стол. — С тулупа, что вон там у тебя висит, оторвалась, когда ты делал свое грязное дело.

Рыбаков тихо поставил пустую стопку на стол. Ни злости, ни страха в нем не было.

— Ты думаешь, я ввалился к ней и убил, и все ради чего? Старого страха?

— Не страха, — сказал Малышев. — Совести. Ты понял, что, если Марфа заговорит, тебе не отвертеться. Хотя, кажется, страха в этом все-таки больше.

Он достал из внутреннего кармана сложенный клочок бумаги — обгорелый, с трудом читаемый.

— Ты пытался сжечь ее шпаргалку для исповеди, сунул в печь, да вот незадача — не догорело.

Рыбаков молчал.

— Деревня помнит, как ты глядел на Лену, как пытался за ней приударить, а она отказала. Ты не смирился, решил силой взять, да только ту самую силу не рассчитал, замел следы и забыл, как звали.

Сергей поднялся, не дожидаясь ответа. Натянул варежки, пошел к двери.

— Связь появилась, — улыбнулся он, глядя на смартфон. — Утром коллеги доберутся. В такую погоду тебе отсюда не уйти!

Он открыл дверь, за которой его ждала ночная мгла.

Утром ветер стих, метель осела, будто выдохлась, оставив деревню под мягким покрывалом тишины. Снег на крышах лежал ровно, нетронуто, как белая простыня на забытом постоялом дворе.

Еще ночью в телефонах появился сигнал — слабый, дрожащий, но живой. Утром Сергей первым делом сообщил в район.

Около полудня, пробиваясь на старом уазике, в Лиходеево прибыли коллеги из района, а с ними женщина лет пятидесяти, в длинном пуховике и платке.

— Это Лидия, дочь Марфы, — шепнула Дуня.

Она, Малышев и отец Павел встречали приехавших возле дома покойной.

Когда «буханка» затормозила у изгороди, Лидия выскочила первой, платок соскочил на плечо, снег падал на волосы, а она уже цеплялась за калитку, проваливаясь по колено в рыхлый наст.

Отец Павел хотел было окликнуть, остановить, не пустить сразу в дом, но не успел.

— Мамушка! — сорвалось с губ Лидии, когда она вбежала в сени. — Мам… — И голос захлебнулся.

Тело Марфы так и лежало в сенях, накрытое старым ситцевым платком. Женщина упала рядом на колени, обняла, прижавшись лбом к застывшим рукам.

Сергей стоял в дверях в компании остальных, отводя взгляд. Прохор, грузный мужчина с добродушным лицом, — его он хорошо помнил по службе в районе — подошел к женщине и попытался объяснить, что тело лучше не трогать.

Лидия нехотя выпрямилась, глядя на мать долго, будто запоминая.

— Это… — Женщина достала из сумки запечатанный конверт. — Она две недели назад мне отдала и сказала: «Если не успею, передай Сергею, он поймет».

Лидия, чуть замешкавшись, протянула конверт Малышеву.

— Это вы?

— Я, — нахмурившись, ответил тот.

— Она… — Голос женщины дрогнул. — Она ведь все чувствовала, будто знала, что не успеет.

Сергей кивнул и бережно спрятал конверт во внутренний карман. За окном снова пошел снег: легкий, тихий, как если бы сама зима склоняла голову в молчаливом ожидании.

Пока прибывшие толпились в сенях, Сергей вышел на крыльцо и вскрыл конверт. Бумага шершавая, плотная, будто старая тетрадная обложка, слегка отсыревшая по краям. Почерк был неровным, но уверенным.

Он постоял с минуту, глядя на дом, как будто спрашивая разрешения у хозяйки, и только потом принялся читать:

«В тот вечер, семь лет назад, сидела я у окна, пряла. Уже темно было, поздно. С фермы люди разошлись, только Рыбаков задержался. Я видела, как он догнал Лену. Она от него отмахивалась, руками сучила, а он все тянул ее к себе. Я грешным делом подумала: мол, ссорятся да мирятся, бывает, но видно было, что не по нраву все это ей. А потом крик раздался, страшный,