Черные крылья - Николай Иванович Леонов
Лев двинулся по ней, рука лежала в кармане на пистолете. Он уже знал, куда она его приведет. Через опушку, где на другой стороне был овраг, а слева горело желтым одно-единственное окно среди уже спящего жилого массива.
Гуров перелез через невысокий частокол, уверенно пробрался по тропинкам между клумб прямо к старому скрипучему крыльцу. Он не медлил и не осторожничал. Оперативник шел, чтобы наконец наказать того, кто убил его друга.
От стука в дверь крупный мужчина у стола резко повернулся. Его большое тело дернулось в сторону, чтобы ухватить что-нибудь тяжелое в руки, но глаза остановились на направленном на него пистолете, а за ними окаменели руки-ноги.
Егор Качалов застыл на месте при виде полицейского, который так любезно беседовал с ним сегодня утром о соседской семье. Только в его глазах не было удивления, лишь паника.
Гуров указал дулом на стул:
– Сядь, руки на стол.
Здоровяк послушно опустился на сиденье, положил руки перед собой. Лев при виде тугих шаров из мускулов только укорил себя снова: «Как же сразу не обратил внимания. Все было на поверхности. Большая сила, чтобы задушить взрослого человека, высокий рост». И одернул себя, мускулы и рост как доказательство не послужат на суде, да и у него нет никаких доказательств, кроме собственной цепочки рассуждений. Но себе он верил и точно знал, что прав.
– Рассказывай.
Егор Качалов удивленно вскинул брови:
– Что рассказывать? Мы же побеседовали недавно.
Гуров нажал на курок. Выстрел! От грохота зазвенело в ушах, кусок штукатурки отлетел в сторону и рассыпался кусками по плите.
Качалов вскрикнул и попытался прыгнуть вперед. Но Гуров ударом ноги уложил его на пол, потом снова приказал:
– Сядь, руки на стол.
Вздрагивающий какими-то волнами Качалов поднялся с пола и шлепнулся на стул. Он просипел севшим от страха голосом:
– Не надо! Не убивай!
Лев уставился на него ненавидящим взглядом:
– Тогда рассказывай, как все было. Я ведь знаю, что это ты.
Но Егор только тряс головой, от страха он не мог прийти в себя.
Лев едва сдерживался от желания ударить его. До чего жалкое зрелище! Иногда он, несмотря на то что находился на другой стороне закона, испытывал уважение к преступникам и задержанным. К их человеческой стойкости, когда они преодолевали свой страх, стыд, ужас перед тем, что сделали своими руками. И честно признавались, принимали наказание достойно.
А этот человек корчился от страха и в то же время пытался и дальше молчать в надежде сберечь свою шкуру.
От взгляда полковника Гурова широкий лоб Качалова покрыла испарина, руки дрожали, а взгляд бегал по сторонам, словно ища спасения в пустом углу. И многолетний опыт Льва говорил, что это не раскаяние, а страх, обычное малодушие.
Он покачал головой:
– Если бы ты не был таким трусом, то все остались бы живы.
Лев больше не мог молчать, правда, которая открылась ему вдруг так резко и ясно, болезненно колола изнутри. Столько горя причинил этот трясущийся, жалкий человек, столько жизней унесло его малодушие. Даже жизнь его собственного ребенка!
Опер швырнул картонную папку из архива Терехина-старшего на стол:
– Когда-то ты убил ребенка Веры. Ты дал слишком много лекарства сыну, и он умер. А ты струсил, ты побоялся сказать правду своей жене. Поэтому кинулся умолять Терехина-старшего прикрыть твой грех, уговорил старика помочь тебе. И он согласился! Хотя никогда, никогда не лгал, он всегда верно служил профессии. Но для тебя сделал исключение, поверил, что делает благое дело. Ведь ребенка не вернуть, а у тебя вся жизнь впереди. Он помог… подписал протокол о вскрытии, лично подтвердил, что его смерть была случайностью.
– Она и была случайностью! Была! Я просто был сонный и налил слишком много лекарства, а потом уснул. Я всегда сплю крепко и не слышал, как у него начались судороги и рвота. Я не виноват, не виноват. Но Вера, она не поняла бы, она не простила бы меня.
– Крепко спал… Потом жил в свое удовольствие, позабыв о своем преступлении! – Голос сыщика был полон отвращения. – Пока юная девочка сходила с ума от горя, пока она боролась со своей болью в психушке. Ты бросил ее, сломанную и несчастную, одну в этом горе. Твое преступление уничтожило всю семью – родителей Веры, ее саму. А ты из трусости даже не дал возможности узнать правду, что это твоя вина.
Пальцы на курке пистолета напряглись, только нажми – и жалкое существо, которое сделало столько ужасного в своей жизни, получит наказание.
Глаза у Качалова наполнились слезами:
– Но ведь прошло столько лет, прошло столько лет… Я думал, что все забыли о прошлом. Это было так давно. Они даже не вспоминали об этом. Когда я позвонил, они пригласили меня в гости. Вася общался со мной хорошо. Мы сидели у него в кабинете, выпивали, он показал мне свой фальшивый сейф. Я думал, что все забыто, что все осталось в прошлом. Хотел с ними дружить, правда. Даже на вечеринку эту дурацкую согласился прийти. Клянусь!
– Ты лжешь, – Гуров швырнул на стол еще одно доказательство – документ из папки Барсукова, на котором был написан отказ в займе. – Ты дважды предал Веру, а потом приперся через почти тридцать лет, чтобы как ни в чем не бывало просить денег у ее мужа. Не ради дружбы ты появился у Терехиных, а потому что прожил свою жизнь впустую и был почти банкротом. Вот тогда-то и заявился под маской старого друга к ним. Всего лишь ради того, чтобы выпросить денег, а не исправить свои ошибки. Только Василий узнал о твоем преступлении из бумаг деда. И поэтому прогнал тебя из своего дома, отказал в кредите. А ты его за это убил! Еще и нагородил кучу интриг, чтобы прикрыть преступление. Только твоего ума не хватило на действительно умные схемы,
