Посредник - Женя Гравис
Отрицать это – признак малодушия. И трусости. А уж обвинений в трусости Митя не потерпел бы ни от кого. Тем более – от самого себя.
Укус приснившейся пчелы – это настоящий укус. Даже если этот факт кажется парадоксальным.
Придется просто признать это. Иначе… Иначе никаких вариантов больше не остается.
Сыщик сунул кольцо в карман и упал в кровать. Накрылся одеялом с головой.
«Должно получиться, – подумал он, засыпая. – Диос всемогущий, сделай так, чтобы получилось».
* * *
Очнулся он на уже знакомом травяном лугу и вдохнул густой, горьковатый, теплый воздух. Здесь по-прежнему царило лето, а солнце клонилось к горизонту.
Прежде всего Митя ощупал карман пижамы и облегченно выдохнул, почувствовав там тяжесть. И пошел уже знакомой дорогой – по густой траве, мимо пчелиных ульев, обитатели которых готовились ко сну.
Нелепый дом возник как бы из ниоткуда. Странно. Казалось, в прошлый раз дверь выглядела совсем по-другому. Или воображение так обмануло?
Сыщик подошел ближе и уже занес было руку, чтобы постучать, но услышал тихий голос откуда-то слева. Завернул за угол и обнаружил просторную террасу, на которой отдыхал хозяин дома со своей гостьей.
Первым делом Митя оценил потрясающий вид. Намеренно или нет, но терраса была построена на западной стороне, и с нее сейчас открывалось изумительное зрелище летнего заката – розово-оранжевое небо, уходящие вдаль золотые поля, ажурные деревья, сверкающая полоска воды. Хоть срочно фотографируй и делай раскрашенную открытку. Сотрудник Афремов непременно оценил бы.
Митя тоже оценил, перевел наконец взгляд на террасу и тут же почувствовал неловкость. Не потому, что явился в гости в пижаме, а поскольку застал сцену явно интимную и не предназначенную для посторонних глаз и ушей.
Нет, эти двое не занимались чем-то неподобающим. Напротив – и наряды их, и окружающая обстановка говорили о том, что сценка абсолютно благопристойна и благолепна.
Просто Митя вдруг ощутил себя здесь совершенно чуждым и лишним. Потому что только давняя связь между людьми позволяет вести себя друг с другом так просто, без жеманства. Можно скинуть туфли, чулки и носки и вытянуть ноги, комфортно пристроив их на мягкий пуфик. Можно вальяжно раскинуться в кресле, отщипывать виноград с тарелки на коленях и сплевывать косточки в пепельницу. Можно украдкой угощать со стола наглую кошку куском дорогой ветчины.
Самарин увидел все это и вдруг остро почувствовал, что хотел бы так же, лет через сорок-пятьдесят, сидеть на солнечной террасе с любимой женщиной и детьми и ощущать спокойное, глубокое счастье, смотреть на родных, на закат и наслаждаться каждым моментом.
Да, этим двоим третий был совсем не нужен. И все же Митя, сжав кулак в кармане, перевел дыхание и поздоровался:
– Добрый вечер.
– Добрый, – отозвался одноглазый пасечник.
– Виделись, – ответила его гостья, слегка качнув головой.
«Не припомню», – подумал Митя.
Голос показался ему смутно знакомым, но лица женщины он разглядеть не мог – оно было почти полностью скрыто под большой широкополой шляпой. Сыщик видел лишь острый подбородок и вишневые губы.
– Извините, что пришел без приглашения, но я по делу и ненадолго.
Самарин глубоко вздохнул, вытащил из кармана вспотевшую руку и раскрыл ладонь, на которой лежал перстень.
– Вот. Я хочу это вернуть.
Митя ожидал хоть какой-то реакции. Что хозяин обрадуется, или удивится, или… ну хоть как-нибудь проявит эмоции! Он же лишь прикрыл левый глаз и продолжил невозмутимо пить вино, не проявляя никакого желания взять артефакт или хотя бы рассмотреть его внимательно.
«Неужели я ошибся?» – похолодел Митя.
– Ты уверен? – спросила женщина и неторопливо поставила на стол свой бокал.
Запястье у нее было тонким, и на нем сверкнул браслет из красных и зеленых бусин, который тоже показался Самарину очень знакомым. Где же, где же…
– Уверен, – хрипло ответил Митя. – Я долго думал и понял, что не могу доверить эту вещь никому из родни Дарьи Васильевны, а тем более Магистерию. Этот артефакт слишком мощный и опасный. Они не справятся с ним, не смогут.
– Считаешь себя выше других? – В голосе женщины послышалась легкая издевка. Мужчина по-прежнему молчал.
– Нет, не считаю, – помотал головой Митя. – Они просто люди. Разные. Со своими добродетелями и слабостями. И я такой же. Это слишком тяжелая ноша для смертного.
– Представь, как бы ты мог продвинуться по службе с такой восхитительной форой. Показатели Смертного отдела поднялись бы до небесных вершин.
– Убойного, – механически поправил Митя, но женщина лишь махнула рукой, браслет звякнул. – Я думал об этом. Что, наверное, смог бы разобраться, выучить символы и понять их значение. Читать судьбы людей и видеть их будущее и прошлое. Но…
– Всегда есть но, – заметила женщина.
– Да, – согласился Митя. – Это будет вечное искушение. Желание узнать, как долго проживут твои друзья, девушка, соседи, коллеги… Понимаете? Я осознал, что не хочу. Не готов к этому. Я предпочел бы провести жизнь без этой… форы, на которую никак не могу повлиять. Я хочу сделать карьеру и быть успешным в деле, которое я выбрал, хочу жениться и завести детей, хочу быть хорошим другом для тех, кто мне дорог. Этот артефакт – символ одиночества и самоотречения. Он не для меня.
– Это твое окончательное решение?
– Да, – ответил Митя.
Рука уже затекла, но он по-прежнему держал раскрытую ладонь перед собой.
Почему же пасечник молчит? Почему не пытается даже спросить его о кольце? Почему вопросы задает только эта странная женщина, кем бы она там ни была?
Пауза затянулась.
– Ну? – женщина не выдержала первой. – Ты возьмешь уже или мы так и будем тянуть время?
– Даже не знаю… – Мужчина поставил свой бокал на стол и лениво потянулся, похрустев суставами. – Я уже как-то привык.
– Твоя повязка мне порядком надоела.
– Между прочим, я в ней неплохо изображал пирата и даже правителя.
– Боже, это было четыреста лет назад.
– А для меня – как вчера.
Митя слушал эту беззлобную перепалку, затаив дыхание. Так могут в шутку ругаться лишь старые супруги или закадычные друзья – добродушно-снисходительно, прекрасно осознавая, где границы дозволенного.
– Да возьму я, – миролюбиво улыбнулся мужчина. – Тебе налить еще?
– Будь добр. Это же «Шато-Лафит-Ротшильд»?
– Оно самое. Урожая тысяча восемьсот двадцатого.
– О, тот прелестный год, который начался с Георга Третьего?
– Так и было. Со слепого, глухого, хромого
