Посредник - Женя Гравис

– И верным слугой, полагаю?

– Очень.

– Настолько верным, что был готов взять на себя чужую вину?

– Простите?

– Я знаю, что это сделал не он. И вы знаете.

– Я не понимаю…

– Ради всего святого, может, хватит уже? Я не знаю, как вы это провернули, как убедили его. Пусть это останется на вашей совести. Честь, семья, долг – такие высокопарные слова. Вы все так держитесь за них, прикрывая патетическими фразами неприглядные поступки. Все – ради семьи. Ради того, чтобы сохранить репутацию. Вы как пауки в банке. Кусаете друг друга, пока не явится внешний враг. Тогда вы готовы на время сплотиться, чтобы изгнать и уничтожить чужака. И снова принимаетесь за старое.

– Ваши слова, Дмитрий Александрович, звучат крайне оскорбительно.

– Правда в большинстве случаев до омерзения неприятна. А порой и вредна. Теперь и я буду вынужден идти по лживой скользкой дорожке.

– В этом тоже я виновата? – Вопрос Аделаида Юрьевна задала безупречно вежливым тоном.

Митя осекся.

Действительно, сваливать на нее последствия собственных глупых ошибок – это уже слишком.

Но как же… тошно от этого всего.

– Тело в морге, – поднялся Митя. – Японский консул готов оказать вам содействие с похоронами. Прощайте.

Он успел сделать лишь пару шагов, когда услышал в спину тихое:

– Когда-нибудь вы поймете, Дмитрий Александрович. Когда у вас будет своя семья. Если она будет.

Глава 19,

В которой происходит слишком много событий

Озвученная Лазарем Зубатовым мысль о лжи во спасение начинала казаться Мите все более… заманчивой? Нет, ничего манящего и приятного в ней не было. Но следовало признать: ложная версия событий выглядела куда убедительнее.

Выбор между плохим и худшим.

На фоне выдуманной версии правда казалась чередой немыслимых совпадений, которые просто не могли случиться. И виной всему был сам Митя.

Не раздавал бы громких обещаний темным сущностям – допрашивал бы сейчас Веру в арестантской.

Теперь же, когда убийцу (ненастоящего) буквально принесли ему на блюдечке (то есть на бамбуковой циновке), мысль эта грозилась окончательно оформиться в отчет об успешном расследовании убийства старушки Зубатовой.

Праведный гнев внутри всячески против этого решения восставал, а холодный расчет, напротив, убеждал, что оно будет наиболее разумным.

Сообщить ли подчиненным истинную подоплеку событий? Но тогда придется рассказать все – с самого начала. С военных событий в румынском Семиградье, где его чуть не похоронило заживо. С участия тьмы в поимке Визионера. И заканчивая бестолковой ночной попыткой забрать настоящую убийцу из рук Смерти. Или лап? Какие у нее там конечности, если они вообще имеются?

Коллектив в Убойном отделе, конечно, замечательный. Понимающий. Возможно, они даже Мите поверят. Но всегда будут держать в уме, что начальник – потенциальный пациент Алексеевской больницы.

Туда его подчиненные в конце концов и доставят. Дружески, добродушно, с уважением и сочувствием. Передачки будут носить… Книги… Играть с ним в шахматы… Хотя нет. Смирительная рубашка как-то не располагает к настольным играм.

И закончит Самарин как коммерсант Павел Барышкин – благостно улыбаясь и не помня, каким манером его забросило за толстые кирпичные стены с корабельными стеклами в окнах.

Открывая дверь Убойного отдела, Митя услышал обрывок фразы и убедился, что добавлять в копилку плохих новостей точно не стоит.

– …слухи нехорошие давно ходят, – закончил Горбунов.

– Что за слухи? – Митя изобразил собранность и деловитость. Кажется, вышло неплохо.

– Приветствую, шеф, – отозвался Семен. – Да мы тут со Львом обсуждаем генерал-губернатора Русланова. Говорят, кресло под ним качается – чем-то насолил столичному начальству. Оттого по всей Москве инспекции.

– Так мы в полиции не одни такие счастливые? – Самарин уселся возле стола Горбунова.

– Проверки идут по всем структурам, – ответил Вишневский. – Инспектируют управу, жандармерию, все городские ведомства и учреждения. Говорят, даже управление культуры не избежало.

– Культуры? – хмыкнул Семен. – Что, струны на балалайках натянуты не по регламенту?

– Что ищут-то? – хмуро спросил сыщик.

– А что им надо? – выразительно отозвался Лев. – Повод. Без него отставка будет выглядеть… недемократично.

– Развели, понимаешь, суету… – негромко пробурчал Семен. – Ты, Митя, лучше про басурманина японского поведай. Говорят, он руки на себя наложил и признался, что убил старушку. Так, что ли?

«Момент истины», – подумал Митя.

Встал, взял кружку и крутанул краник самовара. Струя кипятка ударила в жестяное дно, и оно моментально нагрелось, обжигая пальцы.

Самовар возмущенно шипел и плевался, и Митя сейчас был с ним молчаливо солидарен. Жаль, что не всем позволено шипеть и плеваться в любой момент, когда захочется.

– Похоже на то, – отозвался он, не поворачиваясь к подчиненным. – Помощник консула сообщил, что это японское ритуальное самоубийство. И в записке оставлено признание.

– А я сразу говорил! – Семен хлопнул ладонью по столу. – «Моя твоя не понимай», как же. Пронырливый какой паршивец. А стрелу, выходит, тоже он пустил?

– Не думаю, – отозвался сыщик, старательно размешивая сахар. – Гостиницу слуга в тот день не покидал, это подтверждено.

– А по стреле дело вообще закрыто, – заметил Лев. – Переквалифицировано из покушения на убийство в неосторожное обращение с оружием и завершено ввиду отсутствия стрелка и оружия.

– Тем проще. – Митя уселся обратно возле стола Горбунова, рассеянно погладил кота. – А где Мишка?

– Вопрос на миллион, – усмехнулся Семен. – У Мишки, видать, теперь вольное расписание. Совсем расслабился. Пороть некому.

– Адрес его есть? Где он живет?

– Я тебе запишу. – Вишневский зашуршал документами.

Митя забрал у него листок с адресом и взамен достал из кармана изрядно затертый по краям бланк отказа от претензий на наследство в пользу Магистерия, полученный от господина Мортена.

– Лев, будь добр, отправь это в Магистерий. И приложи к документу фотографию той самой стрелы.

Если Вишневский и удивился, то виду не подал. Лишь уточнил:

– Сопроводительное письмо?

– Не потребуется.

Лев развернул бланк:

– Но он не заполнен.

– Именно.

– Ты все же решил оставить артефакт себе?

– Я пока ничего не решил. У меня еще одна встреча, потом загляну к Мишке. Буду ближе к вечеру.

Выражение «на душе скребут кошки» Митя никогда не понимал. В его детстве кошек в доме не было.

В прошлом году кот появился – и бессмысленная фраза стала казаться еще более нелепой. Сержант Карась скребся по трем поводам: когда просил открыть дверь, когда играл с бумагами на столе и когда «месил тесто» лапами, развалившись на коленях.

Ни один из поводов с крылатым выражением не вязался категорически. А тем более – с нынешним Митиным состоянием.

Скорее, это было похоже на укол рыболовным крючком. Острие тонкое, крохотное, а начинаешь тянуть обратно – и раздираешь небольшую рану в мясо.

А