Улыбка химеры - Татьяна Юрьевна Степанова
- Никита Михалыч, посмотри, факс только что пришел из прокуратуры, - сказал он. - Копия вчерашнего допроса Миловадзе.
Пока Никита читал копию протокола, Катя медлила в дверях - ну? А может быть… А вдруг?
- Он все полностью отрицает, - Никита оторвался от бумаги. - Все. Внаглую. На все вопросы о Салютове, о казино, об убийствах отвечает "нет". А Дьякова-Легионера и того, что он с ним сидел три года в одной колонии, даже "вспомнить" не может. "Кто такой?" - интересуется у следователя. Конечно… на таких наших нынешних доказательствах против него он вполне может разыгрывать из себя святую невинность.
Катя открыла дверь: нет, чудес не бывает. Этот Миловадзе-Хванчкара, которого она никогда в глаза не видела и, слава богу, никогда не увидит, наверное, очень хитер. Хитер, жесток и умен. Гораздо умнее их и потому…
Значит, это все-таки разборка. А ей на какой-то миг показалось… Нет, нет, ей просто показалось. Она вспомнила, с какой неохотой в тот самый первый раз слушала Никиту. Ей так претило слово "разборка". Все это происходило так далеко от нее - на Луне. Да, видно, сердце не обманешь. И Кравченко тоже оказался прав, когда отговаривал ее.
Она шла по коридору розыска. А в голове вертелось: значит, это все-таки разборка, и все концы уже обрезаны, и "крот", почему-то оказавшийся Легионером (почему? как они это-то узнали?), мертв… И чудес на свете не бывает, потому что…
- Пропустите меня! Да пропустите же… Мне срочно нужно с кем-то поговорить - со следователем, с начальником вашим. Да какой еще, к черту, пропуск, какой паспорт… У меня нет паспорта, я его забыл… Да пропустите же меня!
Кто-то скандалил на проходной розыска. Возможно, жалобщик-сутяга. Его не пускали в управление без документов. А он словно не понимал увещеваний постового, не понимал очевидного, что пропуска заказываются вот тут рядом за углом, в бюро пропусков, при предъявлении паспорта.
Катя, проходя мимо, машинально заглянула на проходную. Кто там так кричит? Он пьян, что ли? Или не в себе? Что ему нужно? Заглянула и остановилась, увидев рядом с постовым… Филиппа Салютова. Он что-то горячо, почти истерически доказывал невозмутимому молоденькому сержанту - своему ровеснику. Катя сразу узнала Салютова-младшего. Он по-прежнему был в своем пальто, правда, теперь эта некогда дорогая и стильная вещь была испачкана и измята, словно старое одеяло.
Глава 33. ДОНОС
Катя замерла в нерешительности: как поступить? Подойти к ним? А вдруг Филипп ее узнает? Но и уйти к себе, оставив его здесь, в проходной розыска, тоже невозможно. Что ему нужно здесь? Что с ним? Знает ли он о смерти своего приятели или еще нет?
- Почему не пропускаете? - спросила она сержанта, подходя к КПП. - Гражданин, вы к кому? По повестке?
Филипп Салютов оглянулся и… Через мгновение Катя вздохнула с облегчением: он ее не узнал. Конечно же, нет! Там, в баре на улице Суворова, не хватало света, да и все его внимание тогда поглощал разговор с Эгле…
Однако спустя еще секунду она почувствовала и нечто другое - сильное беспокойство, дискомфорт.
Их взгляды с Салютовым-младшим снова встретились, и ей показалось: ее подхватывает какая-то волна - мутная, мощная, стремительная. Подхватывает, тащит, несет за собой. И такое впечатление рождал этот вот юнец. Его взгляд напомнил Кате взгляд наркомана, лишенного дозы, - все то же истерическое лихорадочное исступление. Последняя грань ломки.
- Сержант, пожалуйста, пропустите его, - поспешно сказала Катя дежурному. - Вот, по моему удостоверению. Я сама потом выпишу ему пропуск. Или Колосов закажет через бюро пропусков.
Однако на упоминание фамилии начальника отдела убийств Салютов-младший никак не отреагировал. Казалось, он вообще не воспринял Катиных слов. Его пришлось тронуть его за рукав пальто. Шерстяной ворс на ощупь оказался насквозь промокшим. Да и все пальто выглядело так, словно его вываляли в снегу, - полы обвисли, нескольких пуговиц спереди не хватало.
- Вы к кому? - повторила Катя. - По какому вопросу?
- Мне срочно надо сделать заявление. - Филипп недоверчиво оглядывался, словно сам с собой решал, что же ему здесь, в этих стенах, делать дальше, куда обращаться. - Я хочу сообщить… я хочу дать показания.
- Ну, раз так, пройдемте. - Катя повела его на первый этаж в розыск по узкому коридору, куда выходили двери всех кабинетов, где возле пульта дежурного красовался стенд спортивных достижений команды УУР и висела вечная Доска почета с фотографиями оперативников в парадной форме. Но ничего этого Филипп словно и не заметил. Катя открыла дверь колосовского кабинета, откуда вышла пять минут назад, и пропустила Филиппа вперед.
А дальше была краткая немая сцена. И ее словами не опишешь. Катя по-хозяйски придвинула Салютову-младшему стул (Колосов в эти мгновения просто разглядывал его, как статую в музее). Потом она сняла со шкафа пишущую машинку, вечно пылившуюся без дела, потому что Никита печатал с грехом пополам и всегда спихивал эту процедуру на подчиненных.
Катя водрузила машинку на стол, взяла чистый бланк протокола допроса и приготовилась печатать. Тем самым давая понять им обоим, что она никуда не уйдет и что роль "секретаря" на этом допросе принадлежит ей безраздельно.
Она видела: Филипп Колосова узнал.
- Я пришел к вам, - произнес он. - Я должен сделать заявление.
- Какое? - спросил Никита. - Во-первых, здравствуйте, Филипп. Садитесь. Рассказывайте. Что-то случилось?
- Да, случилось. Я хочу сообщить: пропал мой товарищ. Его нет уже почти сутки. Я его везде искал. Но он пропал. - Салютов-младший впился взглядом в пачку фотографий, все еще лежавших перед Колосовым. - Вы, кажется, с самого начала ведете это дело, дело по казино моего отца… А я хочу сделать заявление, дать показания. Но сначала… - Он протянул руку к снимкам. - Что это? Это же…
Снимки из его разжавшихся пальцев веером рассыпались по полу, как карты из колоды. Катя со своего "секретарского" места наблюдала за ним. Лицо Филиппа стало пепельно-серым.
- Где вы его нашли? - глухо спросил он. - Когда?
- Сегодня в пять утра на обочине Рублевско-Успенского шоссе на двенадцатом километре, - ответил Колосов.
- Я знал… Я знал, чувствовал, что его убили. - Филипп нагнулся, собрал фотографии. Когда он выпрямился, Кате почудилось, что в этом тесном прокуренном кабинете с зарешеченным окном и сейфом, смахивающим на стальной гроб, словно снова поднимается, вздыбливается как гора та приливная
