Призрак Мельпомены - Лора Перселл

сценарию. Меня уже ничто не волновало. Пусть себе прихорашивается и жеманничает, как дурочка; раз ей все равно не под силу вдохнуть в персонажа жизнь, то какое значение имеет костюм?

Я убрала ногу с педали своей швейной машины, и в этот момент в комнату влетел Оскар.

– Ни за что не догадаешься, что она еще сделала.

– Джорджиана? – устало спросила я.

– Нет, она. Главная ведьма – миссис Дайер. Она говорит, что я больше не могу рисовать. Моя работа теперь заключается в том, чтобы присматривать за собакой.

Это был полнейший вздор.

– Но ведь Эвридика участвует в одной лишь короткой сцене?

– Да! И ее вообще не нужно дрессировать – она прекрасно слушается Феликса. Это личное. Так миссис Дайер понизила меня в должности.

Я вздохнула и выпустила из рук дурацкое платье.

– Прости, Оскар. Это все моих рук дело. Она преследует тебя мне назло. Мне не нужно было рассказывать ей о нашей помолвке.

Оскар потер лицо ладонью.

– Нет, не говори так. Если бы не ты, так сказал бы кто‑нибудь другой. Парни на декорациях находят это веселым, будто я поменялся местами с твоим братом. Я их ненавижу. Как я их всех ненавижу! – Он посмотрел на меня с воодушевлением. – Давай уйдем прямо сейчас, Джен. Для чего мы позволяем им всем себя унижать, когда у нас дома лежат такие деньги? Давай просто уйдем.

Это было заманчиво. У меня самой было огромное желание порезать это платье на лохмотья и раскидать по гримерной Джорджианы.

– Мы не можем. Это было бы слишком подозрительно. Мы объявили, что копим деньги на свадьбу в следующем году; если мы уйдем сейчас, люди начнут задаваться вопросом, откуда мы взяли столько денег, и миссис Дайер сможет найти Элджернона.

– Мы увезем его! Куда‑нибудь туда, где ей нас не найти. Забудем о варьете в Уайтчепел [21]; мы поступим так, как поступили Грег с Джорджи, – уедем за границу.

Как бы мне хотелось, чтобы можно было так поступить. Но подобный эгоизм был не по мне.

– Ты же знаешь, что я не могу. Берти и без того ведет себя так, словно Уайтчепел находится где‑то на краю земли и он никогда не увидит меня снова. Я не могу просто уехать. Не хочу быть такой, как они.

Плечи Оскара ссутулились.

– Да. Конечно, ты права. – Он подошел, сел на раскройный стол и растянулся на его столешнице. – Это несправедливо. Как ты только это выносишь? День и ночь ждешь ее, ведешь себя так, будто это не она убила твою подругу? Это на тебя не похоже… быть такой терпеливой.

– Лестно слышать.

– Ты понимаешь, о чем я. Ты не сказала ей ни одного грубого слова.

Пожалуй что нет, не вслух.

– Видишь ли, Оскар, я усвоила урок миссис Дайер. Весь прошлый год я наблюдала за тем, как ее снедает ненависть к Лилит, и в итоге она превратилась в какое‑то жуткое создание. Джорджиана – первостатейная сучка, но я не позволю ей сделать со мной то же, что произошло с миссис Дайер. Мне придется быть лучше. – Я потянулась над швейной машиной и взяла обветренную руку Оскара в свою. – Я вижу и другую сторону всего этого. Наше варьете, где ты рисуешь все декорации, а я шью все костюмы.

– Тебя не угнетает, что они, возможно, так и не заплатят за то, что сделали с Лилит?

– Конечно, угнетает. Но если у Элджернона все будет хорошо, то, возможно, это само по себе и станет неким реваншем.

Мы не обсуждали, что скажем малышу. Чутье подсказывало мне, что не нужно скрывать правду о Лилит от ее сына. Он будет нашим, его место будет с нами; никому больше не нужно этого знать, но Элджернон мог бы гордиться своей матерью. В его жилах течет кровь величайшей актрисы. Я не позволю Лилит превратиться в пыль, как в моем сне.

– Может, это и неплохо, – неохотно согласился Оскар, – присматривать за собакой. Буду уверен, что никто не причинит зла бедной Эвридике.

– Точно. Миссис Дайер пытается заставить тебя почувствовать собственную ничтожность, но не ведись на это. Ты настолько выше нее. Она просто жалкая. Ее семья от нее отвернулась, муж ее не любит. Все, что у нее есть, это те дурацкие часы, и она так боится их лишиться, что держит в сейфе под замком!

– Ты ведь не думаешь, что эти часы принесут ей удачу?

Я покачала головой.

– Это проклятье, Оскар. Я уже сделалась достаточно суеверной, чтобы в это поверить. Какие бы способности они ни придавали, за них всегда следует расплата. И что‑то мне подсказывает, что миссис Дайер так или иначе получит по заслугам.

* * *

С премьерой все складывалось как‑то по-особенному. Чувствовалось волнительное предвкушение некоего ранее невиданного зрелища. Возможно, слова были написаны давно, но у каждого нового актера они звучали по-новому и раз за разом перерождались. Это какая‑то магия. Но, как и любая магия, это было сопряжено с риском. Пьеса «Фауст. Часть первая» была амбициознее, чем все, что мы ставили до нее. Ни у кого не было уверенности в том, что мы справимся.

Нервы у всех были натянуты, как струны, особенно у Джорджианы.

– Слишком толстый слой! – раздражалась она, гримасничая перед зеркалом. – У тебя очень тяжелая рука! Маргарита в самом начале не должна быть размалевана, как уличная девка.

Я прикусила язык, чуть было не сказав ей гадость.

– Под светом софитов грим смотрится по-другому, – объяснила я.

– Если уж мы так начинаем, то я боюсь представить себе, что будет в конце. Как я буду выглядеть, когда Маргарита лишится своей добродетели? Ты что, будешь штукатурить меня мастерком? – Ее взгляд скользнул ко мне, как гадюка. – Это так ты Оскара захомутала?

Стиснув зубы, я схватила носовой платок и принялась стирать грим с ее лица. Джорджиана заерзала.

– Нет! Перестань! Ты все размазала. Стало еще хуже, чем было.

– Хорошо. Я схожу за водой и сделаю все заново.

У нее на лбу появились продольные полоски.

– А у нас есть на это время?

– Полно времени. Занавес не поднимется еще с полчаса, и потом до твоего выхода пройдет еще шесть сцен.

– Все равно, не занимайся ерундой.

Я с грохотом захлопнула за собой дверь. Жеманная мелкая пакостница.

По коридору разносился звук шагов. Я глянула вперед, ожидая увидеть еще одного измученного костюмера, но маячившая там фигура была обращена лицом в другую сторону. Она напомнила мне незнакомку в черном платье.

Женщину, которую я хорошо знала.

– Лилит! – прошептала я, не веря