Зверь - Кармен Мола

— Я не хотел говорить, пока не узнаю, как далеко вы продвинулись в своем расследовании, но теперь скажу: да, именно так. Похоже, их разоблачили и отравили.

— Они участвовали в этих жутких ритуалах, так что вполне заслужили такой участи.

— Разве мы против жестокости? Хочу напомнить, что инквизиция, которую мы с вами так яростно защищаем, также не славится гуманными методами.

— Мы говорим об убийстве детей.

— Кто из нас не сделал бы что угодно, лишь бы выжить во время эпидемии? Пусть даже речь идет об убийстве детей.

— Я бы не сделал.

— Не вспомнить ли нам о жестоких деяниях, которые и вам наверняка приходилось совершать на войне? Говорят, именно вы отправили на расстрел стражей Алавы. Все мы грешны перед Создателем, и я не уверен, что вы имеете право бросить первый камень.

— Я никогда не причинял вреда беззащитным.

— Это все мелочи, и боюсь, на Страшном суде они не зачтутся.

— Вы говорили, что внедрившихся в общество трое. Кто третий?

— Не знаю. Но, судя по всему, это и есть предатель.

— Предатель?

— Кто-то должен был раскрыть карбонариям двух других агентов. Это мог быть только последний из внедрившихся в общество карлистов.

— Двойной агент?

— Боюсь, что так. Хорошо бы узнать, кто это.

Агирре достал листок с именами, найденный в сюртуке падре Игнасио. Теодомиро Гарсес, потрясенный его легкомыслием, изменился в лице и с беспокойством огляделся по сторонам. Кроме них в зале был всего один человек — он курил сигару и, кажется, изучал каждый мазок на картине, перед которой стоял. Аптекарь с подозрением окинул курильщика взглядом, затем пробежал глазами листок. Некоторые имена он смог расшифровать:

— Отдохновение — А. Э., Асенсио де лас Эрас. Неувядающий Триумф — И. Г., Игнасио Гарсиа; Вечный Восток — Х. Г. … Готов биться об заклад, что это Хулио Гамонеда.

— Я не знаю, кто это.

— Городской судья. Официально он карлизм не поддерживает, но придерживается традиционалистских взглядов. Несколько раз выступал против отмены салического закона, причем не стеснялся делать это публично. Говорят, он любовник знаменитой Хосефы Львицы, владелицы одного из лучших публичных домов в Мадриде, того, что на улице Клавель.

— Консерватор на публике, либерал в личной жизни…

— Как все мы, дорогой Томас, как все мы.

— В таком случае его жизнь в опасности. Он может стать следующей жертвой отравителей.

— Не обязательно. Вдруг он работает на них? Не забудьте, именно этот человек мог выдать Игнасио и Асенсио.

Выйдя из музея через десять минут после Теодомиро Гарсеса, Агирре пошел по улице Алькала. По дороге он задержал взгляд на постоялом дворе Таможенного дома, откуда отъезжали экипажи в сторону Виктории и Байоны. С каким удовольствием он сел бы сейчас в дилижанс и вернулся на фронт, чтобы открыто сражаться с врагом и находиться как можно дальше от политических интриг! На войне нет места для раздумий и эмоций. А здесь он позволил втянуть себя в дела Лусии… Нужно как можно скорее положить этому конец. Он ведь не несет никакой ответственности за эту девочку и ее сестру… Сентиментальность — враг карлизма. Он должен разгромить общество карбонариев, которое убивает его соратников; именно на этом он сосредоточит все усилия. И для начала навестит Хулио Гамонеду, пока еще не ясно — жертву или палача.

61

____

На следующее утро Хосефа проснулась более бодрой, без сильного жара и дурноты, от которой подкашиваются ноги и кажется, что умираешь. Но обольщаться не стоило: она была больна, и единственной ее надеждой оставалось средство, обещанное Гамонедой. Она не знала, что это за средство, но накануне Хулио ушел от нее окрыленный, уверенный в том, что сможет ее излечить. Сегодня он обещал заехать за ней, но точного времени не назвал — сначала ему нужно было уладить все детали. Но слово он сдержит, в этом сомневаться не приходилось. Однако время от времени Хосефу охватывала тревога: уж не собирается ли он упечь ее в больницу или, того хуже, в лазарет, где все обречены на смерть?

Вчера она впервые не вышла из зеленой гостиной, чтобы совершить традиционный вечерний обход. Ей нравилось заглядывать в комнаты, куда удалялись с проститутками клиенты, заходить в комнату-оранжерею, полную растений, в том числе экзотических, — любимое место Дельфины; в холлы, где самые молодые девушки пили чай и сплетничали; в гостиную, заставленную мебелью и перегруженную украшениями — они называли ее по-английски: living room, ведь это было так стильно. Многие думают, что публичный дом — это место, куда клиенты приходят только для совокупления, но это не так, во всяком случае, не в ее заведении! Здесь беседы играли не меньшую роль, чем на столь любимых мадридцами вечерних дружеских встречах. В стенах ее дома заключались важные сделки, плелись заговоры против правительства и даже шли переговоры о заключении брака между сыном одного клиента и дочерью другого. Однажды некий господин сообщил Хосефе, что влюблен в одну из проституток и намерен забрать ее себе. Что ж, Хосефа никогда такому не препятствовала, если только девушка была согласна.

Сегодня Хосефа вопреки обыкновению проснулась очень рано — салоны были еще пусты, не слышалось звуков пианино, оживлявших обстановку; девушки спали в своих комнатах. Мебель и обитые тканью стены при свете дня выглядели довольно блекло. Хосефа решила воспользоваться тем, что ей стало лучше — ненадолго, подозревала она, — чтобы обойти весь дом. Вдруг ее сердце сжалось: что, если она обходит свои владения в последний раз? И царство, которое она когда-то получила в наследство, останется без хозяйки…

Накануне она попыталась поговорить об этом с Хулио, но он отказался давать советы.

— Зачем обсуждать твою преемницу, если завтра ты будешь здорова? В ближайшие десять, а то и пятнадцать лет всем здесь будешь управлять ты сама. Если только…

— Если только что?

Впервые Хулио заговорил об их совместном будущем как о чем-то конкретном: он был намерен бросить жену и покинуть город вместе с Хосефой. Она продаст этот дом, он — кое-какое свое имущество, и вместе они начнут новую жизнь подальше от Мадрида. Хосефа позволила себе помечтать: где они станут жить — в Париже, в Вене? Судья был в восторге от Вены, но для Хосефы не существовало ничего более прекрасного, чем Париж. Подыгрывая друг другу, они приняли соломоново решение: полгода проводить в Вене, полгода — в Париже. Когда Хулио ушел, глаза Хосефы наполнились слезами. Почему ей нужно умирать сейчас, когда он произнес наконец долгожданные слова?

…Хосефа вернулась в зеленый салон и с аппетитом поела, однако подавленное настроение не проходило: она слышала, что при тяжелых заболеваниях перед смертью наступает короткое улучшение. Ей оставалось только ждать возлюбленного и думать о том же, о чем она думала все последние дни: о прошлом и о будущем. Настоящее было настолько туманным, что она решила просто выкинуть его из головы.

Утренний туалет Хосефа завершала уже при Хулио Гамонеде. Он принес платье жены и попросил Львицу надеть его. Скромное, темного цвета, оно не привлекало внимания и отличалось от нарядов Хосефы, глубоко декольтированных и с зауженной талией.

— Сегодня ты не должна быть красивой.

— Хочешь сказать, что я не должна выглядеть проституткой?

— Именно так.

— Зачем весь этот маскарад?

— Там, куда мы поедем, лучше выглядеть неброско.

— В таком случае я, пожалуй, не хочу туда ехать.

— Хосефа, прошу, не усложняй. Надень это платье, а когда приедем, по возможности веди себя скромно.

— Ты меня стыдишься?

— То, что я решил отвезти тебя туда, доказывает, как сильна моя любовь.

У дверей их ожидала карета, запряженная парой лошадей. Хосефа заметила, что судья, обычно приезжавший к ней в открытом ландо, на этот раз выбрал закрытый экипаж. Наверное, не хотел, чтобы его видели вместе с ней.