Последний кайдан - Элла Чак
– Дедушка, нет! Я не такой! Не хочу огромный красный нос! Мне и так подростковых проблем хватает! Вот прыщ на ляжке. И почему он там? Что вообще делать с ляжкой и прыщом? Он не вымахает, как твой нос?
– Что уготовано тебе природой, Хатиро, то и вымахает. Перестань давить прыщ на ляжке и слушай, когда человек старше тебя говорит!
– Но ты птица, а не человек…
– Нас называют тэнгу. Кто-то считает нас посланниками неба, кто-то – тератологической сущностью.
– Ого! Круто звучит! А что за наука такая, про тера… что-то там?
– Она изучает уродцев.
– А-а-а… А-а-а?! То есть я не человек, да ещё и урод?! И нос у меня вымахает до неба?!
– Ты тэнгу. Тэнгу обучали воинов с древних времён, но мы можем быть опасными и несём беду.
– Ещё бы! Уродства нам мало – так пусть нас ещё и ненавидят!
Я тут же получил дедовским посохом по макушке.
– Это расплата за силу. Мы делаем добро, но рано или поздно оно оборачивается злом. Скажи, разве ты не замечал, что тебе трудно сделать выбор? Купить сливу или взять её просто так? Списать домашнюю работу или получить плохую оценку?
Дед решил пнуть меня по самому больному. Не по прыщу и не по учёбе. Он добавил:
– Пригласить на свидание девушку или попусту её ревновать к каждому прохожему?
– Девушку? Ты про что? Нет у меня девушки!..
Тэнгу вздохнул:
– И не будет, если ты не видишь летом красоту и не замечаешь красивое лето.
– А-а-а! Хватит! – схватился я за волосы, зарыдав, как младенец, выброшенный из гнезда людей и упавший в гнездо тэнгу.
– Перестань орать! Это невежливо!
– Мы в лесу! Тут никого нет!
– Ошибаешься. Тут есть все, и их даже больше.
– Почему только сейчас ты решил рассказать мне, что я…
– Ёкай, – произнёс дед именно то, что я боялся услышать.
– Ты говорил, что я предок самурая! Гравюру показывал! А сегодня я уже ёкай!
– Каждый в роду тех четверых ёкай в том или ином виде, а их, как тебе известно, сотни и сотни.
– Что?.. Все самураи стали демонами?
– Не они. Их потомки.
– Но почему?
Он вздохнул тем особым вздохом, с каким родитель смотрит на успеваемость плетущегося в хвосте, но любимого чада.
– Свеча, Хатиро. Мы храним огонь свечи уже пять столетий. Всё началось в тот день, когда самураи подожгли сто свечей, решив сыграть в игру. Они читали кайданы, страшные истории из свитка, пока не осталась последняя, сотая, история и сотая свеча. В тот день произошло несчастье, Хатиро.
– Какое? – спросил я, будто всего рассказанного для полноценного несчастья было мало.
– Не знаю, внук. Ты выяснишь это сам.
– Я?! А почему не ты? У тебя и крылья, и когти, и нос, – покосился я на пупырчатую жердь. – Давай я помогу, а выяснишь ты сам.
– Не смогу, Хатиро, – поник он. – Никто не смог. Ни один наш предок.
– Почему?
– Потому что только ты встретил её.
– Кого?
– Лето Красоты.
* * *
Вот такой вышла беседа с дедом в ночь перед Обоном.
Днём ранее Нацуми призналась, что видит призраков. Мы разговаривали с ней про мёртвую или сбежавшую учительницу Хагу Рику, а ещё Нацуми увидела за моей спиной мёртвую сестру отца с перерезанным горлом. Я же целился стрелой в её сердце, но не понимал, хочу я быть с ней или меня просто бесит, что этого хотят другие. Я не знал, как рассказать обо всём Нацуми, и боялся, что мой пубертат обратит меня в тэнгу и, целуя её, своим шнобелем я проткну ей глаз.
Не знаю, что послужило причиной – то, что дед мой тэнгу и я рано или поздно стану им, признание Нацуми в её способностях или приезд моих родителей, которые поругались в первые же полчаса, как переступили порог дома дедушки, – но на следующий день я снова оказался у Нацуми.
В гнезде, когда дед вывалил на меня правду, я спросил его:
– Лето Красоты, дедушка… что ты имеешь в виду?
– Чувства, Хатиро, – вздохнул он. – Те, о которых мы не говорим… Мы, предки самураев, обращённые в тэнгу, забыли, что означают понятия любви «аи» и «кои». Кои только желает, в то время как «аи» всегда отдаёт.
Внутри меня борцы сумо Аи и Кои боролись, держа друг друга за маваси[76]. Я не понимал, желаю я быть с Нацуми или желаю ей счастья с другим. В такие моменты я кричал, срывался и ненавидел Нацуми за то, что Лето Красоты выпало на мою долю. Но стоило мне расстаться с ней больше чем на одну ночь, и я начинал тосковать и жаждал её увидеть.
– Твои крылья, Хатиро, уже начали расти. Это их след остался на простыне. Отсюда и чёрная слизь. Проклюнутся полностью – тогда ты поймёшь.
– Что, дедушка? Что пойму?
– Для чего тебе, собственно, нужны эти крылья.
* * *
Прогулка с Нацуми на Обон прошла просто ужасно! Мы поругались. У меня всё время чесался нос. Как назло, в одной из лавок попались маски тэнгу. Их создатель совершенно точно не знает, как мы выглядим. Увидел бы разок моего деда – до конца жизни бы запомнил, как лепить тэнгу!
– Нацуми! Дурацкий белобрысый парень! Дурацкое письмо! – выдохнул я, прекратив чесать спину между лопаток о торчащие в ванной крючки для полотенец. – Я никакой не тэнгу! Не нужны мне эти дурацкие крылья! И Нацуми мне не нужна!
Когда я выкрикнул про Нацуми, в районе правой лопатки раздался пугающий треск, и я был уверен, что именно такое ощущение испытывает человек, сломавший руку. Вцепившись зубами в полотенце, я издал стон и вой. «И почему от девчонок столько боли? Не могу даже имя Нацуми произнести, чтобы кость не треснула!»
На этот раз хватило одной только мысли, чтобы у меня «треснула» кость справа.
– Хватит!.. Прошу!.. Не надо!..
Я полз по полу ванной, чувствуя, как по спине сочится что-то тягучее. Чёрные капли скатились к ладоням, я поскользнулся, ударился носом об пол и взвыл от боли. А потом кончик носа остался на полу, тогда как лицо отъехало сантиметров на десять.
На пальцах чёрное смешивалось с красным. Задыхаясь, я тем не менее смог выбить ногой сёдзи. Лёгкие с трудом наполнялись кислородом, пока я заставлял себя успокоиться и просто дышать. Раз дед пережил такое, то и я переживу. Я посмотрел вниз. На летящие в чёрном месиве, в таком же, как жижа на моей спине, алые точки
