Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов
— Ангелина, ваши планы на вечер?
— Не знаю… Планы… Какие планы?
Он хотел разглядеть цвет ее глаз, но их затянула поволока. Девушке стало трудно дышать. Грудь поднималась и опадала с такой силой, что, казалось, нежные полушарии от этой энергии затвердеют и скатятся под ноги.
— Ангелина, я спросил про планы сексуальные.
— Ох… Со мной что-то происходит. — Она обессиленно положила голову ему на плечо.
— Сейчас выясним, что происходит, — заверил художник.
Он крутанул руль и загнал машину в кустарник за гаражи. В темь листвы и в глушь тишины. Задернув шторку, он опустил сиденье пассажирки и закатал ее майку до самой шеи: груди оказались незагорелыми, молочно-белыми, как жемчуга в ушах. Он хотел снять и юбку, но она была так коротка, что процессу любви не помешала…
Чем дольше живешь, тем больше находишь в жизни парадоксов. Все свои сознательные годы Рябинин стремился профессионально и морально совершенствоваться: следил за политикой и наукой, читал книги и ходил в музеи. Интеллекта, так сказать, прибывало. И ему казалось, что вослед за интеллектом обязано прибывать и здоровье. Но, похоже, эта формула не срабатывала. Интеллекта прибывало, а в груди стало ныть; точнее, появилась загрудинная боль, ёкающая, как тайный нарыв. Разум и здоровье шли разными путями.
В загрудье ёкнуло от удара в дверь с той стороны. Ногой. Это мог сделать либо бандит, либо милиционер. Сделал милиционер, капитан Оладько, ведший за руку девицу, словно ребенка в детский сад.
— Сергей Георгиевич, дежурный к вам направил.
— Почему ко мне?
— Без бюрократии, ваша подследственность…
— Откуда девушка?
— Сидела в кустах за гаражами.
— На чем сидела?
— На почве.
В такой короткой юбочке? С такими испуганными глазами? С такими мокрыми щеками? Если бы ограбили, то ею занялась бы милиция. Значит… Капитан опередил:
— Есть подозрения, что ее изнасиловали и выбросили из машины.
— Надо сперва к врачу.
— В травмпункте были, повреждений нет.
И Оладько двинулся к двери. Рябинин удивился:
— А к гинекологу? А искать машину?
— Сергей Георгиевич, пока вы с ней разбираетесь, я в пару мест заскочу…
Он ушел: длинный, худой, выгоревший, напоминавший ископаемую кость допотопного животного. В кабинете осталась ненарушаемая тишина. За многолетие следственной работы Рябинин научился по внешнему виду потерпевшего определять, от какого преступления тот пострадал. Обворованный зол, смотрит агрессивно, ругает милицию, требует… Изнасилованные тихи, подавлены, в одежде непременный беспорядок…
— Ваше имя? — спросил Рябинин.
— Зачем?
— Здесь прокуратура, — напомнил он.
— А вы имеете право ни с того, ни с сего взять человека с улицы и допросить?
— Не имею, — согласился следователь.
— Почему же меня забрали?
— Вы сидели за гаражами на почве… на голой.
— Какой закон это запрещает?
Рябинин усмехнулся. Он знал силу своей усмешки. Не мистическая, не угрожающая и не презрительная. Усмешка насмешливая. Тогда его губы, щеки, взгляд и даже очки задевали человека какой-то сокровенной правдой. И человек…
Девушка раскрыла сумочку и достала платок вроде бы без определенной цели. Но цель туг же появилась — она заплакала тихо, без всхлипов, в платок. Рябинин ждал, давая выход эмоциям. Она всхлипнула:
— Я потеряла шляпку…
— Из-за нее и плачете?
— Он обошелся со мной, как с проституткой!
Она поведала про якобы оброненную ею купюру, что и стало платой за секс. Уже подробнее рассказала про автомобиль, про кусты, про свое состояние… Платочек намок, намок и край желтой майки у шеи; Рябинину даже показалось, что повлажнели серьги-жемчужины, утратив блеск серебряного молока.
— И выкинул меня из машины, как блудливую кошку…
— Разве не знали, что нельзя подсаживаться к незнакомым мужчинам?
— Бабушка села…
— Прокуратурой только что закончено следствие: частник подсаживал девиц, угощал кофе со снотворным и насиловал.
— А если от кофе отказывались?
— Тогда предлагал кусочек торта с клофелином. Какая девушка откажется от сладкого?
Преступника надо поймать, доказать вину и предъявить обвинение. Все? Нет, не все, и, возможно, поймать-доказать-посадить еще не главное. Свидетель или потерпевший, отказавшись от своих показаний, может свести на нет всю работу. Поэтому Рябинин считал, что потерпевшего нужно как бы вести до суда: поддерживать морально, убеждать в его правоте, помогать пересиливать страх… Сможет ли эта заплаканная девушка выстоять в перекрестии взглядов судей, прокурора, адвоката?
— Так, пишите заявление, а потом допрошу официально.
— Какое заявление?
— О том, что вас изнасиловали.
— Меня не изнасиловали.
Рябинин изучал ее глаза — промытые слезами, а потому честные. Доводить до суда… Споткнулись на первом шагу.
— Почему же милиция решила, что вас изнасиловали?
— Не знаю. Я рассказала, как было.
— А как было?
— Секс.
— Добровольный?
— Как вам сказать… — Девушка замялась, но не правду скрывала, а сама не могла разобраться. — Он меня взял истомой.
— Утомил, что ли?
— Нет.
— Тогда что за истома?
— Состояние непередаваемое… Словно засыпаешь… Как в гамаке… Но все чувствуешь.
— Опишите его внешность. — Рябинин вспомнил подобное состояние у другой девушки.
Как и предполагал: выше среднего роста, темный сверлящий взгляд, манеры дипломата, прикид артиста, пьянящая аура… Рябинин на всякий случай записал имя девушки и адрес.
— Ну что же, на нет и суда нет. Всего хорошего.
Она ушла, немного удивленная скоротечным концом дела. Рябинин знал одну жизненно-процессуальную истину: если женщина не сопротивлялась, то изнасилование труднодоказуемо. Он взял трубку и позвонил Леденцову.
— Боря, по району бродит маньяк.
— Убивает?
— Насилует.
— При помощи удавки, ножа или пистолета? — Майор уловил ернический тон следователя.
— При помощи истомы.
— Это тот?
— Тот.
— Сергей Георгиевич, не трать зря времени: если женщина без синяков, то нет и насилия.
— А насилие моральное?
— Ха! Напротив прокуратуры дом ремонтируется, забором обнесен. На нем висит объявление: «Сдаю дочку на ночь за три тысячи рублей», и телефончик.
— Неужели?
— Капитан Оладько уже начал копить деньги.
Иногда художнику требовалось общество. Нет, не собратьев по кисти, не профессиональных разговоров, не выпивок до утра. Хотелось сборища отстраненного, которое, не касаясь тебя и не втягивая, тихонько шумит где-то рядом. Сам по себе, но ты не одинок.
Кафе «У друга» он увидел случайно на берегу почти игрушечного канала. Невидимое течение, гранит берегов, на которые выходят кованые воротца-двери. Бронзовая лампа над входом жила маячной жизнью: медленно загоралась и медленно гасла. Продолговатый зал со столиками на двоих. Деревянные подсвечники, белые скатерти, цветы в хрустальных стаканчиках — никакой пластмассы. Инструментальное трио играло
