Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
Через пять минут, с трудом завернув краны и выбравшись из кабинки, Марцель обнаружил, что вещи его пропали. Вместо них появилась банная полотенце кислотно-розового цвета и, И Ульрике эта полотенце, комкающее в руках. — Я думал, ты на кухне возишься, — ляпнул он, по-дурацки улыбаясь. — Вот идиот. Я же ее слышал, но внимания не обратил. — Дай сюда эту тряпку, что ли. Чего смеешься?
Думаю, как все повторяется. Ульрике поднялась и сама накинула полотенце ему на плечи, глядя сверху вниз. Сейчас разница в росте ощущалась болезненно остра, из-за поганого самочувствия и собственной наготы. — Помнишь, как влетела у вальцев в ванную, когда я одевалась? — Я вроде извинился, — хмыкнул Мартель. — Я тоже извинюсь. Потом, — прыснула она, — не бойся, Бритта уже спит.
Пойдем ко мне наверх, я сделала глинтвейн. Выпьешь, а то еще простудишься. Сейчас очень коварная погода. — Ага, а я знаю кое-кого коварнее ее. На Улирике была свободная чёрная футболка и джинсовые шорты. Волосы у неё были распущены и вились от влажности. «На самом деле, ей же ведь не семнадцать на самом деле!» Мартель зажмурился, встал на цыпочки и, цепляясь за плечи Улирики, потянулся к её губам.
Нашёл вслепую, прерывисто выдохнул и только успел распробовать тепло, мягкость и земляничное дыхание, как она его упрямо отстранила. — Сначала тёплое питьё, — сказала упрямо. Голос у неё был хриплым, а глаза чёрными. — А то мне тебя жалко. Да мне самому себя жалко. — А-а-а, — Марцель вздохнул, — аргумент.
Подниматься пришлось аж на третий этаж. С трудом доковыляв до комнаты, Марцель плюхнулся на застеленный диван в разворошённое гнездо из одеял и подушек. Комната оказалась странно пустой. Никакой мебели, кроме спального места, жёлтый торшер в углу, рядом со старинным сундуком, да на широком подоконнике ряд разноцветных свечек, источающих слабый запах сандала и мозжевельника. На полу у дивана стоял поднос, а на нём кувшин и две глиняные кружки. Одну из них Ульрики протянула Марцелю.
— Пей, — сказала негромко, присаживаясь рядом на свободный от диал уголок, там кое-что от головной боли. Марцель осторожно принял глиняную кружку. Она была чуть тёплой, а вот глинтвейн в ней горячим. Пришлось даже дуть на него, чтоб не обжечься. Первый глоток был как мёд, но оставил он горьковато-травяное послевкусие. — Откуда ты знаешь, что у меня болит голова?
Знаю, — улыбнулась Ульрике и, подавшись вперёд, провела рукой по его волосам. — Ты пей и не думай. Зачем ты приехал в этот город, Марцель? — С Шелтоном. — А он зачем? Ульрике подсела ближе, футболка у нее сползала с одного плеча. — Надо было найти кое-кого, — неохотно ответил Марцель, отводя взгляд и глотнул слишком много.
Горло и язык обожгло. — Черт, она же явно дала понять, что сейчас не хочет. Почему тогда? Наклонившись, Ульрике подхватила вторую кружку с пола, пригубила Глинтвейн и только потом негромко произнесла. «А ты не думал, что это была судьба, что тебя здесь кто-то ждет?» «Чего?» Марцель от неожиданности даже рассмеялся. Она улыбнулась и опустила взгляд.
«Забудь».
Глинтвейн допивали в молчании. После первой кружки, как и обещала Ульрике, головная боль начала отступать. Зато навалилась страшная усталость, даже глаза с трудом удавалось держать открытыми. Мартель лениво вслушивался в чужие мысли, завороженные калейдоскопом ярких образов. Дымные костры в пустоте и перезвон, звездное небо со всех сторон, протяжный и заунывный звук песни. Женский голос, мужской голос, снова женский.
А взгляд, как нарочно, постоянно упирался в голое плечо. — И всё-таки ты меня провоцируешь, — проворчал Марцель и составил пустую кружку на пол. Ульрики обернулась, в тёплом сиянии свечей волосы отливали рыжим. — Есть немного, — улыбнулась в сторону. Опрокинуть её после этого на диван было делом принципа. — Зачем ты это делаешь? — Марцель целовал в угол губ, в щёку, в лоб, снова в угол губ, следуя за желаниями Ульрики, яркими вспышками образами, которые она сама пыталась погасить, остудить, спрятать.
Тщетно. И уже не мягкая ироничная симпатия к Марцелю, а некое более глубокое, инстинктивное, непреодолимое чувство захлёстывало ее, и Марцель как со стороны видел себя в ореоле света, упрямым и нежным, с лукавым кошачьим взглядом, которому невозможно отказать.
Но совершенно невозможно не… Вот зачем, а? — Да? Если нет, так скажи нет, и я отстану, я же не идиот, не подросток с гормональным бунтом. Чёрт! Но скажи уже, да или нет? Плечо было солоноватым, но пахло всё той же земляникой и немного дымом.
— Ещё не время, — прошептала Ульрикия, и вдруг обмякла, безвольно растеклась по дивану. Она смотрела на Марцеля и одновременно мимо него, и в ее разуме мелькали странные образы. Розовый дом с красной крышей, раскрашенный фанерный коробок на ладонях у светловолосой и голубоглазой девочки, а другая, такая же, как отражение или близнец, смотрит на нее из окошка игрушечного дома. «Правда, не время, но потом… Я подлила тебе в глинтвейн снотворного», — виновата добавила она.
Марцель замер. «Прости, правда…», — Ульрике прижала горячую ладонь к его щеке. — Зачем? — Этой ночью тебе нельзя показываться на улице. Прости, пожалуйста, я желаю тебе добра. Ульрики не лгала, ни единым словом. Марцель почувствовал, что уже не может даже опираться на руки, и как-то незаметно для себя лег рядом с ней, грея вечно холодной ладони на ее пояснице.
— Я не сказал ничего Шелтону, он будет меня искать. Веки стали свинцово-тяжелыми. — Похоже, правда снотворная, а я не заметил. Найдет сам. Завтра. — Ага, и убьет меня сам. Сказать это вслух уже не было сил.
Всю ночь Марцелю снилось, что он куда-то бежит по бесконечным зеленым коридорам, а за ним кто-то гонится. И если догонит, случится что-то невыразимо жуткое. Иногда, оборачиваясь, Марцель видел женский силуэт, объятой пламенем, иногда гротескную, похожую на пластиковый шаблон, человекоподобную фигуру, от которой летел горячий пепел. В ухе у Марцелла была гарнитура, и голос Шелтона направлял его по лабиринту. Налево, направо, направо, прямо, а потом впереди вдруг оказалась глухая бетонная стена.
Белые граффити, черные граффити, темно-красные подтеки. «Здесь твое место», — шепнул наушник голосом Шелтона и захлебнулся белым шумом. Марцеля вернулся. Волна пламени высотой до неба пожирала зелёный лабиринт. Пробуждение сопровождалось чувством лёгкой тревоги.
Вообще Марцель привык просыпаться в незнакомых местах. Важнее где всегда было как, свободным или связанным, с простреленной ногой или целым, под дулом пистолета очередного киллера или в тепле ласкового женского взгляда. Сейчас обычный слух говорил, что вокруг тихо, только бормочет радио где-то этажом ниже и мурлычет под боком пригревшаяся кошка, телепатический, что вокруг бушует ледяной океан.
Марцель зажмурился еще крепче и попытался как можно естественней закопаться с головой под одеяло. — Я знаю, что ты проснулся, Шванг. Будь так любезен, удели мне пару минут своего драгоценного внимания. — Честное слово, я ненарочно, — невнятно пробурчал Марцель в подушку. «Что ты, ненарочно!» Воцарившаяся после этого вопроса тишина зловеще контрастировала с локальным штормом в телепатическом эфире.
Марцель некоторое время лежал, не шевелясь, но потом не выдержал, сел и решился посмотреть на Шелтона. Стратег сидел на стуле ровно напротив дивана, положив ногу на ногу. Массивные черные ботинки, грубые черные джинсы, прихваченные специально для грязной работы, черная водолазка с высоким воротником и, кажется, легкая небритость. — Черт!
Он, похоже, как ушел вчера вечером, так и не приводил себя в порядок с тех пор. Уже сама эта мысль вызывала панику. — Я ненарочно тебе вчера не позвонил, — придушенно пробормотал Марцель, утыкаясь взглядом в пол. Потемневшие от времени паркеты ссекали трещинки, как паутина морщинок на старушечьем лице. «Я упал в реку, и у меня утонул телефон, и ботинки, и куртка», — холодно продолжил Шелтон.
— Знаю. Я ее нашел. Отложим пока мотивы, по которым ты отправился шляться по городу в три часа ночи, Шуанг. Позволь мне изложить свое видение вчерашних событий. Итак, я вернулся около четырех утра. Спокойно продолжил он, однако металлические нотки в голосе не сулили ничего хорошего. Марцель инстинктивно вжал голову в плечи, и в спальне было пусто.
Более того,
