Последний Туарег - Альберто Васкес-Фигероа
21
Новость о смерти всеми любимого имама Баба Бабангаси от рук ненавистного Сада аль-Мани, который, в довершение всего, осмелился оставить свою подпись, возмутила большинство жителей города, уже слишком измученного несчастьями.
К невыносимой жаре, войне, засухе, голоду, СПИДу и эпидемиям добавлялись бессмысленные жестокости одержимого чужеземца, который, казалось, был намерен уничтожить всё хорошее, что ещё оставалось в Кидале. Поэтому никто не удивился, когда вскоре вспыхнули беспорядки и кто-то, так и не выяснили кто именно, решил взять правосудие в свои руки, перерезав горло сапожнику Шалиму и парикмахеру Бачару, которых всегда считали сторонниками джихада.
Так же, как это происходило в Сирии, Ливии, Тунисе, Египте и других мусульманских странах, общество Кидала раскололось на тех, кто убивал по одной причине, и тех, кто убивал по противоположной. Однако в основе всего лежало личное толкование каждого из них слов пророка, чья первая заповедь была предельно ясна: все его ученики обязаны «быть едиными в следовании его учению».
Тем не менее, вокруг этих учений теперь образовалась дуга в триста шестьдесят градусов, и было очевидно, что каждый рассматривал их с той точки зрения, которая ему выгодна.
Осознав, что, судя по всему, сезон фанатиков был окончательно открыт, около пятидесяти жителей Кидала, желавших сохранить свои жизни, поспешили бежать в соседний Алжир. Однако в противовес числу джихадистов, которые предпочли удалиться, некоторые жители, избегавшие Кидала из-за страха перед теми же джихадистами, решили вернуться с надеждой больше не жить в постоянном страхе услышать взрыв, который, возможно, превратил в прах их родных.
Опыт показывал, что насилие в войне, где известны и друг, и враг, переносилось гораздо легче, чем напряжение от постоянной террористической угрозы, ведь страх перед неизвестностью всегда был самым мучительным.
Тем временем измученный Суилем Баладе должен был собрать всю свою храбрость, чтобы сообщить своей всё более слабой жене, что его замечательный друг и советник Сонго Бабангаси был убит. Впервые в жизни ему пришлось солгать, притворяясь, что он испытывает боль и отчаяние, которых на самом деле не чувствовал.
Писатель боялся, что если он признается Галии Мендалы, что человек, который так часто помогал ему в трудные моменты и которому он, без сомнения, доверял самые сокровенные чувства, на самом деле был террористом, убийцей и обманщиком, она никогда не оправится от такого удара.
Было лучше, чтобы она прожила немного времени, что ей осталось, представляя, что в тот день, когда Аллах призовёт её к себе, этот «святой человек» будет ждать её, чтобы широко, как она заслуживает, открыть перед ней врата рая.
Однако он не смог предотвратить того, чтобы чувствительная женщина не испытала заметного ухудшения своего и без того подавленного состояния. Она страдала не только от утраты того, кто так её утешал, но и от несправедливой череды бедствий, которые продолжали «обрушиваться на город, где она родилась и где вскоре будет похоронена».
– До каких пор джихад будет измываться над самыми слабыми? – спросила она с очевидным отчаянием. – Он уничтожает сотни невинных за каждого виновного, которого удаётся устранить, и тратит в тысячу раз больше на оружие, чтобы сражаться с мнимыми врагами, чем на еду, чтобы облегчить страдания тех, кого считает друзьями.
– Ему недолго осталось… – ответил её муж, убеждённый в своих словах. – Как бы ни старались его старомодные лидеры держать молодёжь в невежестве, новые поколения начинают понимать, что их устаревший экстремизм – это путь в никуда. Как в Средние века христианство прошло от сжигания еретиков к внезапному и великолепному Ренессансу, так и мусульмане перейдут от убийств девочек за поход в школу к новым временам прогресса, согласия и просветления, которые напомнят о славных эпохах Кордовы и Дамаска.
– Ты это увидишь?
– Мы оба это увидим.
– Если ты лжёшь мне о том, что касается меня, я не смогу поверить тебе в том, что касается тебя, – предупредила она с одной из своих пленительных улыбок. – Но я буду довольна, если ты уверишь меня, что когда-нибудь это произойдёт, даже если мы этого не увидим.
– Это произойдёт!
– Твоего слова мне достаточно… А что думает Гасель?
– Он редко высказывает своё мнение, ему хватает борьбы с самим собой каждое утро, и я подозреваю, что он близок к тому, чтобы сдаться.
Он прекрасно знал, о чём говорил, так как, убив столь подлым образом канадского террориста, застрелив с дальнего расстояния Мулая Масури и перерезав горло Шалиму и парикмахеру, туарег чувствовал себя как одна из тех змеиных шкур, которые ветер носит по пустыне, пока кустарник их не остановит и они не распадутся в клочья.
Он потерял счёт казням, которые провёл по поручению эттебеля, и ненавидел необходимость быть одновременно полицейским, прокурором, судьёй, палачом, тюремщиком, палачом и могильщиком. Поэтому однажды ночью, как обычно, наслаждаясь вечерним бризом во внутреннем дворе, он решил признаться друзьям, что собирается оставить эту неприятную миссию.
Суилем Баладе ещё не рассказал ему, что, по словам старого бедуинского пастуха, возможно, двое из членов группы Омара аль-Кебира прибыли в город. Он благоразумно посчитал, что это не подходящий момент для такого разговора, и просто заметил:
– Это может стоить тебе жизни.
–Какая жизнь…? —возразил другой с явной горечью. – Ложиться спать, вспоминая, кого убил этим днем, или вставать, думая, кого придется убить утром? Имажеганы добились того, чтобы я ушел от своей семьи, работы и надежд, но ни они, ни кто-либо еще не смогут избавить меня от чувства стыда, которое меня подавляет. Меня тошнит от того, что я стал похож на мясника, которому остается только повернуть головы своих жертв в сторону Мекки, прежде чем перерезать им горло.
–Послушай, дорогой друг… —уточнил Суилем Баладе. – Я понимаю, что совесть тебя гложет, но все мы знаем, что совесть – это проклятая эгоистка, которая заботится только о себе, не думая о прочих твоих страданиях. Когда ты ломаешь ногу, совесть не болит – болит нога. А когда полицейский бьет тебя по яйцам, пытаясь выбить информацию, совесть остается абсолютно спокойной и даже гордится твоим молчанием. Но стоит ей почувствовать хоть малейший укол, и она добивается, чтобы у тебя болело все – от корней ногтей до кончиков волос.
–Не
