Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов
Художник ничего не делал, расхаживая по мастерской, по этому распластанному полуподвалу.
Счастье, эйфория… Но ведь над ними, как коршун над беззаботными цыплятами, навис враг — время. Оно может вцепиться в эйфорию, превратив ее в пасмурные будни…
В дверь звонили. Цепляясь пальцами за ручку, он открыл ее…
Белые цветы, зеленые листья и пугливый аромат закрывал улицу. Куст жасмина — и все. Нет, за громадным кустом-букетом стояла Маша. Викентий онемело молчал, справляясь с сердцебиением. Маша улыбнулась оттуда, из сплетения зелени и белых цветов:
— Может быть, впустишь?
Но оцепенелость художника так и не покинула. На Маше было простенькое белое платье в зеленый горошек, и она сливалась с букетом — словно вышла из него, унося зеленое и белое. Вместо распущенных волос две косы, как у девочки. В ушах серьги — два дубовых листочка.
— Викентий, очнись!
Он очнулся, но все делал, как опьяненный. Букет поставил в керамический кувшин, но глина огрубила его; в граненой стеклянной вазе цветы чуть ли не улыбались. Оцепенело сварил кофе, усадил гостью и смотрел, как она пьет… Его руки дрожали от нетерпения: схлестнулись два желания — наслаждаться красотой и творить.
— Маша, жасмин удивителен: цветет в середине лета, красив, отменный запах…
— Если его настоять на спирту, то, наверное, будет ликер.
— Или одеколон «Шипр».
Викентий приготовил краски и начал работать. Маша сидела рядом с букетом. Не сольются ли они на его картине в единое, непонятное и прекрасное?
— Викентий, а есть художники, которые рисовали только букеты?
— Ян ван Хёйсум из Амстердама известен своими прекрасными букетами.
Ветки усеяны цветами крупными, четырехлепестковыми и белизны нежнейшей. Откуда они у нас, на севере? И распустились незащищенно, видимо, вспомнили южную родину.
— Маша, ты где-нибудь работаешь?
— Ромале работают, как захотят.
— Гадают, попрошайничают?..
— Я скоро буду шовихани.
— Это кем же?
— Цыганской ведьмой: смогу проклясть, смогу излечить…
Краска ложилась неровно. Хотелось передать… Четыре белых лепестка, а в середине желтые тычинки. И лепестки раскрыты так трогательно, желтый цвет настолько нежен, что вместе они походили на раскрытые клювики птенцов.
— Маша, ты хрупкая, тонкая… Какая же колдунья?
— Я гнусь, но не ломаюсь.
— Для колдуньи ты слишком красива.
— Женщине быть красивой не обязательно.
— Почему же?
— Достаточно иметь фантазию.
Викентий заметил, что на расстоянии жасмин пахнет сильнее — букет как бы отталкивал запах от себя, стараясь залить им всю мастерскую. Пахло томно и сладковато — пахло жасмином.
— Маша, у тебя кто-нибудь есть?
— Мотоцикл.
— Я имею в виду мужчину.
— Ромале люди свободные.
Чем пахнет жасмин? Загадочным, несбывшимся, неземным…
Жасмин пахнет белизной. Нет, жасмин пахнет женщиной. Викентий знал, что где бы он теперь ни уловил этот запах, его глаза мгновенно застелит Машин образ.
— Маша, ты кого-то любишь?
— Маму.
— Я имею в виду мужчину…
— Мужчины любить не умеют.
— Ну, неправда…
— Они умеют только приставать.
Куст жасмина похож на женщину в белом, случайно зашедшую в мастерскую. Нет, женщина в белом пришла к нему в гости. Сегодня утром был густейший туман, машины с фарами ходили. Облако тумана стало женщиной в белом платье с букетом белого жасмина и пришло к нему.
— Маша, ты никогда не занималась… любовью?
— Не понимаю…
— Что тут понимать? Заниматься любовью.
— На курсах кройки и шитья занималась.
— Я про любовь…
— Любовь — это состояние. А ты, наверное, про секс?..
Викентий понял, что сегодня картины он не напишет. Его взгляд бегал туда-сюда, с букета на Машино лицо и обратно. Но писать-то надо не лицо… отяжелела. Кисть не касалась полотна, а волочилась. Из-за Машиных блестящих глаз… Из-за ее нежных скулок… Есть ли сила, способная удержать?
Художник бросил кисть, встал, отодвинул — или раздвинул? — ветки жасмина и положил руки на Машины плечи. Она вздрогнула и отпрянула. Викентий все-таки успел поцеловать ее в желанную скулу. И уже обнял за более желанную талию, тонкую, уместившуюся в круге одной руки. Но Маша выскользнула, словно была из теплого льда. Художник замер — обиделась?
Маша взяла свою легкую сумочку и ею помахала.
— Викентий, ты устал.
— Да, устал, — безвольно согласился он.
— Завтра в это же время, — пообещала цыганка.
Следователь сидел на подоконнике и ждал, когда участковый приведет понятых. Он хотел отказаться от выезда на это происшествие, потому что был не в силах осматривать труп человека, с которым разговаривал два часа назад. Но отказываться нельзя: это убийство было лишь звеном в цепи преступлений Лжицына и художника, расследование которых поручено Рябинину.
Журналистка лежала на ступеньках, положив голову на лестничную площадку. Лица он не видел, и видеть не хотел, да и оно прикрылось растрепанной челкой. Было впечатление, что журналистка зацепилась ногой, упала и ткнулась носом в бетонный пол. Крови почти не было, лишь мелкие потеки: видимо, запеклась под телом. Одинокая туфля стояла на нижней ступеньке, словно хотела догнать хозяйку.
Криминалист ослепил лестницу белыми вспышками, сфотографировав место происшествия и позу трупа.
— Поищи следы, — вяло предложил следователь.
Так, для проформы. На перилах, на дверях, на стенах сотни отпечатков пальцев. Рябинину никак было не справиться со своим настроением. Криминальный вестник… Антонина бегала по прокуратурам и милициям, писала статьи, боролась с наркоманией, спорила, доказывала… И вот лежит на грязных ступеньках, уже ничем не интересуясь.
Говорят, что за рубежом на место происшествия выезжает психолог. Рябинин считал, что психолог на месте происшествия есть — это следователь. Но сейчас бы психолог не помешал — для него, для следователя.
Превозмогая себя, Рябинин разложил бланк протокола и описал позу трупа. Привели понятых. Майор Леденцов и судмедэксперт начали осматривать одежду и тело. Рябинин писал с их слов, изредка бросая косые отстраненные взгляды.
— Два пулевых канала в груди с одним выходом на спину, — сказал судмедэксперт.
— Обошлись без контрольного выстрела в голову, — добавил Леденцов.
Рябинин, наверно, прочел не одну сотню импортных и наших детективов. Жестоких, кровавых, бессмысленных по своему содержанию. И все-таки в реальной жизни преступления страшнее. Труп журналистки на ступеньках, одинокая туфля, темные очки на площадке, кровь на них, ее деловая сумка…
Эту сумку Леденцов уже начал изучать.
— Сергей Георгиевич, документы и деньги на месте.
— Значит, не ограбление.
Рябинин смотрел на Антонину, а Леденцов с экспертом деликатно его не подзывали. Но сознание следователя уже работало профессионально — он искал убийцу. У нее должен быть враг. В статьях о наркомании журналистка конкретных лиц не задевала. По новой теме — о
