Весло Харона - Дмитрий Александрович Алейников
Тогда Жук негромко кашлянул. Шала продолжал сидеть неподвижно, глядя, как летят в Фонтанку искореженные бронированным монстром милицейские «жигулята». Всмотревшись в неподвижный профиль с орлиным носом, Жук вспомнил почему-то про своего деда, расстрелянного в тридцать восьмом за шпионаж в пользу Японии. Что он чувствовал тогда, на допросе, глядя на портрет вождя, висящий над головой следователя?
Жук подивился собственной сентиментальности, просочившейся вдруг через какую-то неведомую прокладку, и кашлянул снова, чуть громче.
— А, ты простыл, что ли? — бросил Шала, не отрываясь от экрана.
— Нет, я…
— Тогда не кашляй.
Жуку не нужно было разжевывать смысл происходящего. Они не просто ждут новостей. Они ждут какого-то конкретного человека. Того, кто приедет специально, чтобы решить судьбу проколовшегося бригадира. Кто это? Палач?
Жук сплел пальцы рук и сжал их, чтобы унять дрожь, начавшую волнами расходиться по телу. Что же делать? Сидеть и ждать, пока ему принесут лопату? Не лучше ли дать этому толстому уроду за столом по башке и бежать отсюда куда глаза глядят, бежать из Москвы, может быть, из России, но не сдаваться просто так, жить! Жить, черт бы их всех побрал!
И только слабенький огонек надежды, что тот, кого они ждут, вовсе не палач, что Жук не приговорен, а ожидает лишь взбучки и нового задания, теплился в душе и мешал вскочить и схватиться за стул.
В ожидании и борьбе с соблазном раскроить хозяину кабинета череп прошел почти час.
Когда на пороге возник Кудрявый и вперил испуганно-удивленный взгляд в сидевшего на диване бригадира, Жук мгновенно понял, что заготовленный козырь с переводом стрелок на этого оборотистого паренька можно считать убитым.
Ну-ну, что же ты скажешь, дружок-стукачок? Злоба на вероломного соратника, мгновенно вскипевшая в Жуке, затмила даже страх.
Шала чуть наклонил голову, обратив свой взор на Кудрявого, и вопросительно приподнял бровь.
Косясь на бригадира, Кудрявый неуверенной походкой приблизился к столу и положил перед вором сложенный вдвое небольшой листок бумаги. Положил и отступил на шаг, не сводя настороженного взгляда с Жука и как бы оправдываясь перед ним: мое дело маленькое.
Шала развернул листок и начал читать. Судя по всему, он прочел маляву несколько раз, ибо читал довольно долго, а на таком клочке не уместилось бы больше пяти-шести строчек. Закончив, посмотрел на Жука. Тот замер, ожидая приговора. Но Шала не спешил прояснить для бригадира его дальнейшую судьбу. Словно бы раздумывая на ходу, он медленно произнес:
— Некоторые дела тут прояснились. — Шала как-то странно улыбнулся: насмешливо, но беззлобно. — Так что сегодня у нас будет небольшой выходной. Поезжайте по домам, да? Я позвоню.
Последнюю фразу он произнес, глядя на Жука, и тот понял, что относится она скорее к нему.
На улице Жук с трудом сдержался, чтобы не вцепиться Кудрявому в горло и не вытрясти все, в том числе и то, что этот подлец делал возле офиса Бобра. Но сознание шаткости собственного положения удержало бригадира от резких движений.
Соратники просто молча направились в разные стороны: Жук к своей машине, Кудрявый — к метро.
Шала тем временем в очередной раз перечитывал записку.
Она была на грузинском, так что Кудрявый ничего там вычитать не мог, тем более что это был не просто иностранный язык, а определенный код — грузинская феня, так сказать.
В этот день Шала, узнав об убийстве Бобра, решил для себя, что если в происшедшем есть доля вины Жука, то с парнем придется кончать. Слишком много он напортачил за последнее время. Так много, что, по понятиям, давно уже должен был держать ответ. Груз грехов и промахов бригадира перевесил личные симпатии пожилого вора. Последний раз Шала не покарал его только потому, что слишком удачно подвернулся стрелочник, на которого можно было списать провал операции. Сегодня же Шала понял, что пришла пора молодому бригадиру ответить сполна.
Чтобы принять окончательное решение, вор ждал весточки от своего доверенного лица. Он хотел знать, кто та женщина, которая столь бесхитростно и безрассудно, на глазах у вооруженной охраны разнесла голову крупному бизнесмену, причем из такого ржавого барахла, которое по ветхости своей могло вообще ни разу не выстрелить.
Это слишком не походило на спланированное убийство. Ни нормального оружия, ни путей отхода, ни изучения маршрута движения жертвы. Скорее последнее выступление камикадзе. Любой киллер, нанятый рекламщиками, был бы не прочь получить свои деньги и воспользоваться ими. На что надеялась девица, палящая из одноразовой железки белым днем? Бред какой-то! Нет, это что угодно, только не заказное убийство, если, конечно, шальная телка не собиралась таким образом прекратить и свое бренное существование. А почему? Наркотики? Неизлечимая болезнь? Не очень убедительно, но возможно.
Итак, окажись убитая наркоманкой, смертельно больной или начинающей террористкой, Жук отправился бы на Боровское шоссе копать ямку в лесополосе. Шала просто не представлял себе, кем должна была оказаться эта девка, чтобы волосок, на котором висела сейчас жизнь бригадира, не оборвался. Он решил даже, что просто придумает какую-нибудь версию с сумасшедшей или борцом за равенство, начитавшейся трудов наркома Луначарского, и пощадит бригадира, если версия подтвердится.
Но за те несколько часов, что прошли между убийством и появлением Кудрявого, в голову вору не пришло ничего рационального. Он так и не придумал, что должно быть в записке, чтобы появилась возможность помиловать Жука. Только развернув листок, вор понял, что перед ним — версия не придуманная и снимающая вину с бригадира.
Он перебрал в уме массу вариантов, но чтобы такой… Подобный поворот событий требовал времени для раздумья и ответов на дополнительные вопросы.
Шала сидел за столом и невидящим взглядом смотрел на экран телевизора, где Брюс Уиллис сокрушался по поводу забытых отцовских часов. Мысли его крутились и вертелись, как продавщицы в дорогом магазине, время от времени подобострастно замирая возле какой-нибудь версии случившегося: это не желаете примерить? Ни одно объяснение не нравилось вору, мысли продолжали суетиться, поднося новые.
— Кто ж ты такая, красавица? Кто же тебя послал? На что ты надеялась? — промолвил вор по-грузински, поднося записку к пламени большой настольной зажигалки в виде темной виноградной грозди.
Москва, сентябрь 1998
Сквозь сон Валя услышала всхлипы.
В бараке по ночам часто кто-нибудь плакал, и Валя научилась не обращать на эти звуки внимания. Вот и сейчас она потянула на голову одеяло, чтобы оградить себя от чужой боли. Пальцы сжали мягкое одеяло, уложенное в накрахмаленный пододеяльник, и Валя, вспомнив, где она, резко села.
Плакала
