Тайна Мэри - Грейс Ливингстон Хилл
Все закончилось за считанные минуты. Детектив, полицейские и двое задержанных уехали на лифте. Дверь за Данэмом и его невестой закрылась, а напуганные шумом любопытные постояльцы, выглядывая из номеров, не увидели никого, кроме коридорных, оживленно обсуждавших сцену, свидетелями которой они только что стали.
– Он стоял здесь, а я – здесь, – рассказывал один юноша, – а потом полицейский подбежал и…
Постояльцы так толком и не смогли выяснить, что произошло: решили, что, наверное, кого-то пытались ограбить, и вернулись в номера проверять, надежно ли спрятаны их драгоценности.
Данэм притянул к себе дрожащую девушку и попытался ее успокоить. Слезы струились по бледным щекам; она положила голову ему на грудь, а он целовал ее заплаканное лицо.
– О! – всхлипывала она и содрогалась. – А если бы ты не пришел? Это было ужасно! Ужасно! Думаю, он ни за что бы меня не отпустил; он мог бы меня убить.
Постепенно его нежные увещевания ее успокоили, и она встревоженно на него взглянула.
– А ведь ты до сих пор не знаешь, говорю ли я правду. Я ничем не подтвердила свой рассказ. Скоро мы пойдем к моим опекунам и с твоей помощью все им объясним; тогда ты узнаешь, что я не вру, но до тех пор как ты можешь мне доверять?
Вместо ответа он покрутил перед ее глазами рукой. На одном из пальцев сверкало кольцо с бриллиантом – ее кольцо. Просочившийся в окно солнечный луч освещал его во всем великолепии.
– Видишь, дорогая? – спросил он. – Твое кольцо. Все это время я носил его в знак того, что верю тебе.
– Ты смог поверить мне на слово. И видишь, что из этого вышло.
Он поцеловал ее.
– Вижу, – ответил он. – Из этого вышло нечто прекрасное.
На миг в комнате стало очень тихо: она стояла, прильнув к нему, а он любовался ее прелестными чертами.
– Смотри, – наконец произнес он, достал из кармана маленькую бархатную коробочку, коснулся пружины, и крышка открылась. – Я решил найти компаньона твоему бриллианту. Подумал, что ты позволишь мне носить твое кольцо, а сама станешь носить мое.
Он достал кольцо из коробочки, обитой белым бархатом, и показал гравировку на внутренней стороне ободка: «Мэри от Трайона». Затем надел кольцо ей на палец поверх венчального, которое она приняла от него в церкви. Он убрал руку с ее талии и обхватил нежное запястье; сверкнули два бриллианта. Прежде чем скрыться за высокими домами, в комнату заглянули последние лучи заходящего солнца и, отразившись от двух камней, рассыпались затейливым калейдоскопом лучей и разноцветных призм, освещая будущее Трайона и Мэри. Он наклонился и снова ее поцеловал, а их взгляды, полные любви и взаимного доверия, встретились и засияли ярче бриллиантов.
Отрывок из книги Грейс Ливингстон Хилл «Девушка из монтаны»
Глава 1. Девушка и великая скорбь
Девушка осторожно вышла из-за угла и заглянула в открытую дверь убогого домишки, залитого ярким послеполуденным светом.
На лице ее были написаны и отвага, и страх. Перед ней стояла задача, и она намеревалась выполнить ее. Прикрыв глаза от солнца ладошкой, она решительно ступила на порог и, одним быстрым взглядом убедившись в том, что здесь ничего не изменилось со времени ее ухода, вошла в свой дом. На какое-то мгновение остановилась, дрожа, посреди комнаты.
Перед ее внутренним взором возникла череда похоронных процессий, начинавшихся от этого порога, и она вгляделась в следы последней, недавней, той, которая не была освящена ни одной молитвой.
Девушка зажмурилась и даже прижала к сухим, горячим векам холодные пальцы, но от этого картина стала еще отчетливее.
Она видела свою крошечную сестренку, как та лежит посреди этой комнаты, такая маленькая, бледненькая бедняжечка, она видела красавца-отца – по такому случаю трезвого, – сидевшего в изголовье грубо сколоченного гробика, видела рядом с ним измученную, состарившуюся раньше срока, утратившую всякие надежды мать, которая даже не могла плакать. Но это было давно – в самом начале всей этой истории.
Были другие похороны – маленького братика, который утонул, играя в реке, к которой детей обычно не подпускали, старшего брата, который отправился на поиски богатства или, может, своего собственного пути, а потом, истерзанный лихорадкой, вернулся умирать на материнских руках. Но все эти похороны казались девушке, боязливо озиравшейся посреди опустевшей лачуги, давними, далекими. Память о них вытеснили похороны недавние: на этот год пришлись три смерти. Похороны отца, у которого даже в самые худшие его моменты находилось доброе слово для нее и для матери: его, покалеченного – он упал с лошади, столкнувшись в опасном, нехорошем месте с дикой отарой, – в беспамятстве принесли домой, и он так и не пришел в себя.
Всех их торжественно сопровождал в последний путь какой-нибудь случившийся поблизости странствующий проповедник, а если таковых не оказывалось, то молитву читала смертельно бледная мать, проговаривала дрожащими, непривычными к такому делу, но упрямыми губами. Мать всегда настаивала на священнике, ну и, конечно, на молитве, которая служила чем-то вроде заклинания, которое поможет усопшим обязательно попасть в пусть и убогий, но все же рай.
А когда через несколько месяцев после отцовской смерти мать, постепенно слабеющая и бледнеющая, вдруг схватилась за сердце, легла, задыхаясь, еле-еле проговорила: «Прощай, Бесс! Девочка моя любимая. Помни меня», и навсегда покинула свою тяжкую, полную разочарований жизнь, готовить похороны девушке помогал единственный оставшийся в живых брат. И уже ее губы шептали молитву. «Отче наш», – повторяла она слова, которым научила ее мать, потому что кроме нее произнести эти слова было некому: она побоялась отправлять непутевого братца на поиски священника, ибо он наверняка не поспел бы в срок.
Прошло полгода с тех пор, как печальная процессия пронесла гроб матери по зарослям шалфея и полыни к месту последнего упокоения – рядом с мужем. Все эти полгода девушка следила за порядком в их домишке и за тем, чтобы непутевый братец ходил на работу и с работы домой. Но в последние несколько недель он все чаще и чаще оставлял ее одну на весь день, а то и на несколько дней, и возвращался пьяным с компанией таких же развеселых молодцев, которые внушали ей настоящий ужас. И вот два дня назад эти же приятели привезли на его же собственном верном коне тело брата: на месте сердца у брата были две дырки от пуль. Все из-за пьяной ссоры, сказали они, жаль, конечно.
