Рыцари и ангелы - Майя Яворская

– Зюзя, вот видишь, – обратился Кирилл к сестре. – А ты говорила, что чужие любовные письма читать аморально.

– Фофа, перестань тыкать в меня палочкой! И вообще, не перебивай, – отмахнулась от него сестра. – Кузьмич, ну и что там?

– Автор писем – мужчина. Любимую женщину он называет Евой.

– Я тоже это прочел. Как оригинально. А его, надо полагать, зовут Адамом? – усмехнулся Кирилл.

– Не совсем так. Он не называет ее своей Евой, а просто обращается к ней по этому имени. Я полагаю, оно подлинное. Может быть, сокращенное от какого-нибудь более сложного.

– Ладно. Что дальше?

– У Евы есть дочь Вера. Судя по всему, совсем маленькая, года два или три. Возможно, даже меньше, – Кузьмич порылся в пачке писем, достал одно из них и развернул. – Он пишет: «…Я буду Верочке отцом. Она такая маленькая, что и не вспомнит, кто ее настоящий родитель…».

– Ну и что это нам дает?

– Пока ничего. Я просто перечисляю всю информацию, что удалось найти. Но я еще не закончил.

– Извини. Слушаю.

– Автор – врач, работает в больнице и занимается какими-то исследованиями на животных, – Кузьмич достал другое письмо и зачитал: – «…так жаль, что редко удается тебя увидеть. Сейчас так много работы, опыты на животных идут один за другим. Для меня такая радость, когда ты заходишь к нам…» Вот здесь только непонятно, она пациентка, которая иногда приходит на прием, или врач.

– Ну, пациенты не шастают в больницу периодически, они в ней лежат. Больница – это не поликлиника. Скорее она медсестра. Врачи в те времена в основном были мужчины, – вставил Кирилл.

– В какие «те»? – поинтересовалась Кира.

– Ну те, далекие. Дат на письмах, правда, нет. Но, думаю, это еще до революции было.

– Письма точно написаны после восемнадцатого года, – заметил Кузьмич.

– С чего ты взял? – удивилась Самойлова.

– Ятей нет. Их большевики упразднили, как пережиток.

– Чего нет?

– Буквы «ять», – Кузьмич посмотрел на подругу грустными глазами учителя грамматики.

– Первый раз слышу. И на что она была похожа? На «я»?

– Нет, скорее на долгий звук «е».

– И зачем так сложно? Мало, что ли, одной буквы? – Самойлова сдвинула брови к переносице и потрясла головой.

– В устной речи, может быть, и не очень надо, а в письменной очень удобно.

– Например?

– Например, слово «лечу» имеет два значения. Первое – лететь по небу, тогда ставилась буква «е», второе – лечить людей, тогда ставилась «ять», – стал невозмутимо втолковывать приятель.

– Ну хорошо, допустим, с восемнадцатым годом мы разобрались, но все равно более точной даты у нас нет.

– Ну почему же? Я могу сказать совершенно определенно.

– Как? Где-то в письме упоминается год или какое-то событие?

– Не совсем. Он пишет, что на дворе двадцать шестое сентября, а погода летняя, двадцать шесть градусов.

– Ну и что? Причем здесь климатические условия?

– А то, что двадцать шесть градусов тепла в Москве, не считая две тысячи пятнадцатого, было только один раз – в девятьсот двадцать четвертом году.

– Кузьмич, ты – гений! – с восторгом воскликнула Самойлова.

– Нет, просто обратил внимание, – пожал плечами приятель.

– Ну, а дальше что?

– Жили они где-то по соседству. Он пишет, что достаточно пройти до угла дома, чтобы в переулке вдали увидеть эркер ее квартиры.

– Это нам ничего не дает, – с разочарованием проговорила Кира. – Все равно не понятно, где он жил. И где жила она – из этого тоже невозможно установить.

– Знаю. Но это важный момент. Он может пригодиться.

– Может быть.

– Не может быть, а точно. В одном из писем он пишет, – Кузьмич какое-то время рылся в бумагах, пока нашел нужную. – «…Иногда вечерами я стою у открытого окна и думаю, как было бы хорошо, если бы мы жили здесь с тобой вместе, а мой каменный рыцарь охранял твой покой. Я вижу только его профиль, но все равно чувствую, что ему так же грустно, как и мне».

– Так, и что, после этого тайна раскрыта? – с недоумением воскликнул Кирилл. – Стоит у него дома какая-то статуя или статуэтка, и что? Не понимаю.

– А тебя разве ничего в этом тексте не смутило? На мысль не навело?

– А что меня должно смутить?

– То, что он видит только профиль.

– Нет. А что в этом такого?

– То, что, если бы статуя стояла у него дома, видеть ее можно было бы со всех сторон. Но он видит только профиль. И только тогда, когда стоит у окна. Это значит….

– Что статуя на улице. И видна она из окна только сбоку! – догадалась Кира.

– Именно! Но есть один момент. Если бы она стояла во дворе, то из окна можно было бы видеть только его макушку, а не профиль. Так что она находилась рядом с его окном. Рыцарь же должен охранять покой.

– Рыцарь на фасаде здания?

– Это же очевидно.

– Как же мы его найдем? Наверное, таких зданий в городе полно. И еще больше снесено. Все, как положено, – бульдозерами раскатать культурное наследие, а на его месте соорудить уродца из стекла и бетона, – опять поникла Самойлова.

– Ты с питерскими львами не путай. Их-то, как собак на помойке, а рыцарей в Москве совсем немного. Точнее, всего семь. Это тебе не средневековая Европа.

– Правда? Так мало?

– Может быть, сейчас больше. Но я рассматривал только те дома, которые были построены до двадцать четвертого года.

– Ну и что, нашел нужное?

– Погоди, не беги впереди паровоза. Обо всем по порядку, – Кузьмич достал ноутбук и открыл документ в Ворде. – Я тут записал, чтобы не забыть… Первое, самое известное здание – доходный дом Филатовой на Арбате. Был построен в четырнадцатом году. Но его я отмел сразу.

– Почему? На Арбате же много переулков.

– Не поэтому. Было две причины. Во-первых, строился этот доходный дом для очень состоятельных людей. Вы, вообще, знаете, что такое доходный дом?

– Не очень, но по смыслу угадывается, – неуверенно сказала Кира. – Дом, с которого получается доход?

– Совершенно верно. Это дома, которые строились для сдачи квартир в аренду. До революции почти половина домов в Москве были доходными. В таких зданиях совершенно определенная планировка – квартирная, как в современных, а не как в частных. Стоимость аренды в них зависела как от расположения дома, так и от количества в них квартир. Чем больше квартир, тем аренда меньше. Так вот, доходный дом на Арбате был рассчитан на очень состоятельных жильцов – витражные окна, мраморные лестницы, огромные зеркала в холлах. Конечно, все эти шикарные квартиры после революции были переделаны