Салат из одуванчиков - Елена Касаткина

мы нашпигованы иллюзиями, как датская свинина маслинами. И жизнь в юности — это бесконечная грёза, сон наяву, где явь вплетена в сеть ложных истин и самонадеянных фантазий. Жизнь кажется бесконечной. Но вот что странно. Сейчас, в свои восемьдесят лет, я почти уверен: время не властно над моей жизнью. Кто-то говорит о вытеснении страха смерти. Я говорю о безразличии. Ведь я мог умереть и раньше. В детстве, когда без опыта и подготовки попытался переплыть озеро. В юности, участвуя в драках с поножовщиной. Мог разбиться на мотоцикле. И это было настолько убедительным, что я уверился: это неминуемо случится. Мог погибнуть, подорвавшись на растяжке или от шальной пули. Когда сорвался со скалы и только правильно собранная страховочная цепь помогла выжить… Не думаю, что, сломай я тогда шею, мир хоть в чём-то изменился бы. С годами выработалось правило: живи так, будто уже умер. И ты ничего не должен этому миру. Это главный секрет долголетия. Тяжело ли жить? Нет. Если не цепляться за каждый прожитый день. Я видел не раз, как умирают люди. Нет в смерти никакой мистики. Это даже необычным не назовешь. Не сразу, но постепенно начинаешь понимать: именно так, на грани, смерть становится жизнью. И жизнь — непременным условием смерти. Но и это теперь не имеет значения. Только одиночество. И благодарность миру за то, что довелось здесь побывать. СПАСИБО».

Лена захлопнула книгу «Старик и лёд». На обложке суровое лицо немолодого уже человека. За его спиной огромный слоистый торос. Нагромождение льда как символ человеческого равнодушия, холода, отчуждения. Книгу Ивана Петровича, изданную усилиями Агаты Тихоновны, она купила по пути на работу, присела на минуточку в тень огромного клёна, начала читать и уже не могла остановиться. Проглотила за час. Лёгкий, умный содержательный текст читался на одном дыхании. История жизни автора, художественно переложенная в повесть, завершалась мудрыми словами прощания с жизнью. Знал ли он, чувствовал ли, что уход будет так скор и так ужасен?

Когда останки Ивана Петровича достали из выгребной ямы, на обрубке его руки ещё тикали часы. Их опознала Агата Тихоновна. Опознала и потеряла сознание. Потом уже, придя в себя, попросила:

— Леночка, можно мне забрать часы себе?

— Это вещественные доказательства, они пока что прикреплены к делу.

— А потом?

— Потом мы обязаны передать их родственникам погибшего.

Агата Тихоновна опустила голову так низко, что глубокие вертикальные морщины шеи смялись в складки дряхлой провисшей кожи.

Боль кольнула в груди, натянула струной скулы, защемила гортань, застопорила комком горло, ударила в висок. Ледяные торосы грохнули, сдвинулись с места и поплыли.

Щёлкнул замок, скрипнула дверца сейфа. Лена вынула часы.

— Возьмите.

Агата Тихоновна подняла заплаканные глаза, взяла дрожащей рукой часы с чёрным потёртым кожаным ремешком. Приложила к уху. Круглое мутноватое стекло было тёплым. Ритмичные звуки хода секундной стрелки отмеряли не властное над жизнью время.