Мастер - Бентли Литтл
Я уже учился в колледже, когда умерла мама. Тогда еще не было мобильных телефонов, меня вызвали с урока «Принципы экономической теории» и велели пройти в администрацию, где пожилая секретарша сообщила, что мама упала в обморок на работе и сейчас находится в больнице Святого Иуды. У школы больше не было никакой информации – думаю, политика конфиденциальности больницы не позволяла им сообщать что-либо посторонним. Я быстро вышел из здания и пересек огромную парковку, направляясь к своей машине. До больницы Святого Иуды было меньше десяти минут езды. Я добрался туда в рекордное время, превысив скорость, но не попавшись. Остановился на пятнадцатиминутной парковке для посетителей, быстро пробежал к входу и направился к регистратуре. Там мне сказали, что мама находится на пятом этаже в отделении интенсивной терапии.
– Могу я ее увидеть? – спросил я.
– Да, можете подняться. Но наденьте это, – сказала регистратор, написав мое имя на клейкой бумажке. Я прикрепил ее к карману рубашки и поспешил к лифту.
Отделение интенсивной терапии напоминало колесо: пост медсестры располагался в центре, а вокруг были палаты. Моя мама лежала в палате «Д» на приподнятой кровати, которая занимала почти все небольшое пространство. Ее окружало множество приборов для мониторинга, провода тянулись повсюду, а трубка в горле мешала ей говорить. Но, несмотря на это, мама сжала мою руку. Я вдруг осознал, что не держал ее за руку с тех пор, как был ребенком. Последний раз, насколько я помню, это было в Рэндалле: мама однажды взяла нас с Билли в «Дайри Куин», чтобы купить пиво, и держала нас за руки, когда мы переходили шоссе.
Врач сообщил, что у нее были и сердечный приступ, и инсульт. Причем инсульт повлиял не только на ее когнитивные способности, но и на функции некоторых органов. Врач сказал прямо: вряд ли она выживет, а даже если и выживет, то полученные повреждения мозга необратимы, поэтому никакая реабилитация не поможет их восстановить.
У мамы были глаза несчастной собаки: грустные, беспомощные, которые смотрели на меня и, казалось, умоляли прекратить эти мучения. Хотя в тот момент я не был уверен, что она вообще меня узнала. Я вспомнил людей, которых видел в новостях, – тех, кто выступал за эвтаназию, кто боролся с жесткой медицинской бюрократией и долгими судебными процессами, чтобы облегчить страдания своих близких через ассистированное самоубийство. И тогда я осознал, что я не из их числа. Как бы эгоистично это ни было, но я не хотел, чтобы моя мама умерла. Я хотел, чтобы она жила как можно дольше. В то же время я надеялся, что больница справится со всем сама. Мне было достаточно просто быть рядом, держать ее за руку и не думать ни о чем.
Она держалась три бесконечных дня, в течение которых я спал в кресле рядом и выходил только для того, чтобы сходить в туалет, перекусить в больничной столовой или сбегать домой принять душ и переодеться. Она не испытывала невыносимую боль, потому что ее постоянно держали под сильным наркозом. По сути, палата «Д» отделения интенсивной терапии была превращена в хоспис, и я был рядом с мамой, когда она скончалась. Врачи и медсестры постоянно повторяли, что это уже близко: их приборы фиксировали, что ее организм отказывает. А я оставался рядом, держал маму за руку, говорил ей успокаивающие слова, хотя не знал наверняка, понимает ли она меня.
Звук на мониторах отключили, чтобы я не слышал этот безумный писк. Но я видел, как графики постепенно менялись: от горных пиков до низких предгорий. И в тот момент, когда линии стали плоскими, я почувствовал внезапную тяжесть в ее руке и заметил, что ее грудь больше не движется.
Она умерла. Оба моих родителя умерли.
Умерли бы они, если бы Билли выжил? Нельзя сказать наверняка, но за столько лет изменилось бы слишком многое, и мне трудно было поверить, что моя мама была бы в том же физическом состоянии, что сейчас, или что мой отец оказался бы на дороге именно в тот момент, когда водитель без прав проехал через перекресток.
Другими словами, они, вероятно, все еще были бы живы.
Эта мысль уже приходила мне в голову раньше, но она была слишком опасной. Каждый раз, когда подобная идея вторгалась в мои мысли, я отталкивал ее, не желая увязнуть в бесконечной спирали сценариев «а что, если бы…».
Даже если бы Билли был жив, а родители все равно умерли тогда, когда умерли, мне было бы с кем разделить горе. Билли переживал бы ту же утрату, и мы могли бы пройти через это вместе. Я остался совершенно один, оторванный от этого мира, после того как на моих глазах ушел из жизни последний член моей семьи.
– Она в лучшем мире, – сказала мне пухленькая медсестра, когда они с врачом начали отсоединять оборудование.
Мне хотелось плакать. И я хотел смахнуть с лица медсестры благочестивое выражение жалости. Я хотел закричать от разочарования и потребовать, чтобы вместо моей забрали чужую мать, потому что я уже достаточно потерял в этой жизни. Мне хотелось выбежать из палаты, покинуть больницу и уехать прочь не оглядываясь. Но я сдержался. Пока эмоции не захлестнули меня, пока сохранялось оцепенение, я просто отключил их. Я загнал эти мысли глубоко внутрь себя.
Глава 6
Прошли годы с тех пор, как я последний раз думал о Фрэнке, но после того, как я показал Брэду и Конни домик в «Большой медведице», все вернулось. И я понял, что просто обязан поговорить с матерью Брэда.
Дом Фрэнка…
В понедельник утром я встретился с супругами в своем офисе в округе Орандж. Я пытался придумать, как узнать телефон или адрес матери Брэда, но, к счастью, она вместе с ними подписала кредитный договор, поэтому у меня была вся необходимая информация. Притворившись, что это связано со сделкой, я позвонил ей, как только Брэд и Конни вышли из моего офиса, и договорился о встрече в ее доме в Тарзане. Это был дом, который мне действительно хотелось увидеть, и она согласилась на встречу.
На шоссе Санта-Ана велись строительные работы, а на шоссе 101 образовалась пробка, но у меня был запас времени, поэтому я




