Кульбиты - Валери Тонг Куонг
В отличие от Норы, Лоретта прекрасно знала о крахе фирмы и о том, в каком положении оказался Эдди. После смерти Вальтера она продолжала принимать гостей, каждую неделю устраивала ужины с приглашенным шеф-поваром. Ее салон стал своего рода деловой Швейцарией – здесь собирались старые друзья, конкуренты, партнеры ее мужа и обменивались конфиденциальной информацией, направляемые ее благосклонным вниманием. О том, что крах неизбежен, ей стало известно еще до того, как об этом узнал сам Эдди. Услышав, как именно Томас предал ее доверие, она сразу поняла, что почувствует сын: дежавю, сбой в матрице, как будто всё, что исходило от его отца, всё, так или иначе связанное с ним, оказалось заражено плесенью, и споры рано или поздно должны были отравить воздух, которым он дышит. Конечно, она винила Эдди в том, что он оставался слеп и беспечен там, где Вальтер был бы осторожен, недоверчив и предусмотрителен. Но Эдди был ее единственным сыном, и она будет его защищать. Именно ей принадлежала идея с конвертами. Она поддерживала Эдди во всем. Верила в него и в его план – начать все заново, в одиночку. И тоже считала, что Норе лучше ничего не говорить, пока не удастся вернуть потерянное. Лоретта считала, что ее связей хватит, чтобы обеспечить сына клиентами. Она начала закидывать удочки, обращаться ко всем этим важным шишкам, которые с удовольствием собирались за ее столом и были обязаны ей – или ее мужу. Но ничего или почти ничего не вышло. Влиятельные люди не нуждались в услугах того, кто потерпел крах. Теперь они презирали его и избегали, как будто невезением можно было заразиться.
Лоретта видела, как ее сын медленно идет на дно. Как под глазами у него появляются круги, как тают его мышцы, а в волосах проглядывает седина. Она слышала, как он нервно постукивает указательным пальцем по столу, мрачно глядя перед собой. Она увеличила количество конвертов, но этого все равно было недостаточно. Для того чтобы инвестировать в проект Норы, требовалось гораздо больше.
Эдди назначал все больше встреч, старался заводить все больше полезных знакомств, но все было напрасно. Он почти перестал спать, в голове без остановки крутились безумные, отвратительные мысли. Наконец он дошел до того, что начал желать смерти своей матери. По ночам, в бреду, он думал: ей уже семьдесят семь, пожила – и хватит, пора пустить сына к наследству – и на этот раз ему не придется ни с кем делиться. Она ведь уже почти на двадцать лет пережила любимого человека! Сколько ее друзей унесли инсульт или рак, сколько погибло в авариях или в результате неудачного падения? Для ее поколения семьдесят семь лет уже очень неплохо. Он думал о «Глоке», который отец хранил в тумбочке у кровати на случай, если в дом вломятся грабители. «Умри, умри», – шептал он на границе сна и яви и в ужасе просыпался – ведь он любил свою мать, очень любил, и она его тоже любила. А теперь, когда Нора начала отдаляться, любовь Лоретты была ему нужна как никогда, иначе он останется совершенно один. Позже он тайком забрал пистолет. Безопаснее держать его подальше от Лоретты, так он подумал.
Решение пришло в одну из таких кошмарных ночей. Опасаясь разбудить Нору своими метаниями, Эдди вылез из постели и начал бродить по дому в надежде избавиться от преследовавших его мыслей. Он прошел мимо комнаты Лени. На днях она сказала, что хочет перекрасить ее, и первое, о чем он подумал: а во сколько это обойдется? Но потом он посмотрел на это с другой точки зрения. Дочери уже шестнадцать лет. Она взрослеет, ей хочется оборвать связь с детством. В памяти Эдди возникло множество образов, запахов, ощущений – вот они поздно возвращаются из гостей, и он несет ее, спящую, на руках, осторожно укладывает в постель, целует в шею. Вот она хохочет, откинувшись назад, ухватившись за жесткую гриву деревянной лошадки, – а он, задыхаясь, бежит вслед за ней вокруг карусели. Вот первый школьный день: на ней красный беретик, и она не плачет, а вот он – да. Вот впервые побеждает на соревновании и получает первую медаль: ее прямая спина, ее улыбка, ее радость – и его радость. Тамблинг. Эдди гордился, что Лени добилась таких успехов в этом необычном спорте. Тогда он был доволен тренером. Джона Соу знал свое место. Не забивал его дочери голову глупыми, несбыточными обещаниями. Теперь все изменилось. Тамблинг перестал быть для Лени увлечением, он стал ее целью в жизни – если, конечно, можно считать жизнью время, бо́льшую часть которого ты прыгаешь и бегаешь в закрытом помещении, с руками и ногами, покрытыми тальком.
Это было весело, когда Лени еще не исполнилось двенадцати, а он купался в деньгах, но веселье затянулось. Он больше не может платить за безделье дочери. Он ожидал, что в старших классах она будет больше стараться, выберет профессию, которая обеспечит ей будущее, познакомится с миром бизнеса, начнет интересоваться, как там все устроено, и узнает, что иногда – довольно жестко. Она должна выстроить себе крепость, научиться рассчитывать только на себя, не доверять мечтам о славе и словам всяких манипуляторов. Те, с кем приходится конкурировать в реальной жизни, бывают гораздо более жестокими, чем те, с кем соревнуешься на спортивной площадке, – и он хотел, чтобы дочь была во всеоружии. Он сократил свое участие в расходах клуба, ограничившись минимально допустимыми взносами, не только ради того, чтобы сэкономить, – так он заботился о ее будущем. А вот Джона Соу использует Лени в своих эгоистических интересах. Он выжмет из нее всю энергию, всю жизненную силу, а затем, когда она завоюет самые высокие награды и часть успеха он заберет себе, на смену ей явится другая. Что тогда будет с его дочерью? Что станет ее убежищем? Интересно было бы услышать ответ тренера. Однако говорить об этом с Лени невозможно, не вызвав лавину упреков.
– Ты ничего не понимаешь! – бросила она ему несколько дней назад. – Хватит расписывать мое будущее наперед. Ты рассуждаешь как дед.
Конечно, она не назвала его стариком, но он услышал: старый дурак, бумер.
– А сейчас ты спросишь, где я вижу себя через десять, двадцать, тридцать лет? – продолжала она. – Если хочешь знать: нигде, папа, я не вижу себя нигде. А ты, если бы вдруг открыл глаза?
О, он их открыл. И прекрасно видел, где находится его дочь: ровно посередине между матерью и вездесущим тренером. И очень далеко от него. Так далеко, что хотя они и разговаривали, но больше не понимали друг друга.
Дверь скрипнула, и поток тяжелых мыслей прервался. На пороге появилась раздраженная Лени.
– Папа, уже три часа ночи! Что ты тут бродишь? Ты меня разбудил. А ведь тебе прекрасно известно, как сон для меня важен!
– Вообще-то, я пока у себя дома!
Вот она, гениальная идея. Дом принадлежит ему, и только ему. Он может заложить его, выиграть время, пока не придумает что-нибудь получше. Пока не наберется смелости поговорить с Норой. В конце концов, сейчас нужно всего лишь заполнить бумаги и дать обязательство, которое он непременно выполнит. Он получит деньги, а Нора – свой магазин. На все остальное хватит конвертов.
Он вернулся в постель и тут уже заснул каменным сном. На следующий день он назначил встречу в банке с человеком, который уже предоставил ему больше кредитов и овердрафтов, чем следовало бы, – кое-где фамилия Бауэр еще сохраняла свою магическую силу. Разговор был сложным. Эдди выглядел ужасно, дергался от нервного тика, руки у него тряслись
