Смертельный код Голгофы - Филипп Ванденберг

На след мог бы навести швейцарский банк в Цюрихе, который управлял миллионным счетом. И Фелиция полетела в этот город, расположенный на одноименном озере. Оно хорошо знала его, ведь многие из ее клиентов жили именно тут. Блестящий мир улицы Банхоф-штрассе, где между дворцами банков и страховых компаний теснились Картье, Феррагамо и Луи Витон, едва ли впечатлял ее. Под камнями этой мостовой находился гораздо более захватывающий мир золота и валюты, на которые можно было купить полмира.

Холл UBS больше походил на танцкласс при дневном свете, чем на операционный зал банка, а услужливость, с какой банковские работники встречали своих клиентов, вполне соответствовала рейтингу этого заведения.

Фелиция предъявила служащему банка документы на наследство, свидетельство о смерти мужа. Пожилой господин по фамилии Нэбель, о чем сообщала всем табличка на пиджаке, рассыпался в соболезнованиях и попросил минуточку терпения. Взяв бумаги, он исчез прежде, чем Фелиция успела задать какой-то вопрос или назвать причину своего прихода.

Через пять минут Нэбель вернулся и вручил ей документы. С явной робостью в голосе, которая никак не вязалась с его внешностью, он произнес на тягучем цюрихском диалекте:

— Случилось нечто особенное, если вы позволите мне такое замечание.

— Деньги исчезли, — успела вставить Фелиция.

Господин Нэбель всплеснул руками и с улыбкой возразил:

— Ах, ну о чем вы говорите! В швейцарском банке не пропадет ни один раппен. Никогда! Но присутствует конверт владельца счета, адресованный в случае его кончины лично Фелиции Шлезингер, — а это вы и есть. Как удивительно, не правда ли?..

— Удивительно? — Фелиция не знала, как ей реагировать.

— Да, удивительно; хотя меня это не должно касаться. Можно было бы подумать, что владелец счета предвидел свою смерть, ведь так? Разрешите вручить вам конверт, и, если хотите, я покину вас на несколько минут.

Когда Фелиция взяла конверт, руки ее задрожали. На нем рукой Арно было написано: «В случае моей смерти прошу передать в руки моей жены, госпожи Фелиции Шлезингер».

Что все это значит? Фелиция почувствовала, как кровь ударила в голову. Медленно, почти нежно она вскрыла конверт, до этого боязливо оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает.

На писчей бумаге банка беглым почерком было написано несколько строк:

Фелиция, девочка моя!

Если ты читаешь эти строки, это значит, что тебе пришлось пережить много печальных дней и недель (а может быть, даже месяцев). К сожалению, я не мог избавить тебя от этого. Более того, из-за этого меня мучает совесть. Рано или поздно мы все умрем. Ты еще молода и можешь начать новую жизнь, а деньги помогут тебе в этом. Я знал, что так или иначе ты обнаружишь этот счет. Не спрашивай, откуда он. Он есть, и теперь он твой. Живи счастливо.

С любовью, А.

Строчки перед ее глазами стали расплываться, украдкой Фелиция смахнула с глаз пару набежавших слезинок. Никто не должен был видеть, как она плачет.

Вернувшись, Нэбель спросил деловым тоном:

— Какую сумму госпожа желает снять? Сто тысяч, полмиллиона?

Фелиция не слушала. Ее интерес заключался не в деньгах как таковых, а в том, откуда и какими путями эти десять миллионов попали на счет. И она спросила:

— Вы не могли бы мне сказать, откуда эти деньги? Я имею в виду, возможно ли проследить, кто перевел эту сумму на счет?

Нэбель пробежал пальцами по клавиатуре компьютера, как по клавишам фортепиано.

— Думаю, это возможно, — заинтересованно ответил он — и добавил через мгновение: — Десять миллионов евро были положены на счет 19 июля прошлого года господином Арно Шлезингером наличными. Подлинность купюр была проверена, вам не о чем беспокоиться.

Когда Фелиция покинула банк и вышла на Банхоф-штрассе, светило солнце. Хотя ветер был довольно прохладным и приятно освежал, у нее было такое чувство, что голова сейчас взорвется. Все вокруг как будто перестало существовать. Звуки доносились до нее будто издалека, а все предметы словно окутались розовой дымкой. «Почему, — бормотала она на ходу, — почему Арно так поступил со мной? Почему он не сказал мне правду?» И если совсем недавно она еще любила его, теперь ее переполняла ненависть, гнев полностью овладел ею, ведь он продолжает играть с ней в свои игры даже после смерти.

* * *

По возвращении домой Фелиция нашла письмо от профессора Гропиуса, в котором он просил о встрече. Волей обстоятельств они оба оказались в такой ситуации, которая требовала немедленного прояснения. И поскольку это дерзкое требование было сдобрено прочувствованными словами соболезнований, у Фелиции не нашлось причин ему отказать.

Они созвонились и договорились встретиться в Пальмовом домике Нимфенбургского дворцового парка. Гропиус специально предложил для встречи это место на другом конце города. Он считал, что будет лучше, если их не увидят вдвоем, и она согласилась.

* * *

С приходом осени, раскрасившей деревья желтым и красным, в дворцовом парке Нимфенбурга началась самая прекрасная пора. Группы иностранцев появлялись все реже, уступая тишину ухоженных скверов и уютных уголков местным жителям. Только лебеди на канале тосковали по чужакам, поскольку снова должны были сами заботиться о пропитании.

Припарковав автомобиль у левого крыла дворца, Гропиус вошел в парк через искусно украшенные, даже вычурные кованые ворота. Он поймал себя на том, что пытается представить себе, как выглядит вдова Шлезингера. После их короткого телефонного разговора он ожидал увидеть убитую горем, погруженную в себя женщину с заплаканными глазами, одетую в траурный наряд.

Он очень удивился, когда к его столику в кафе Пальмового домика подошла скромно накрашенная женщина с темными распущенными волосами, в серой юбке и темно-красном блейзере. Она мило улыбнулась и сказала:

— Вы, вероятно, профессор Гропиус. Меня зовут Фелиция Шлезингер.

— Это вы? — не удержался он. Его глупая реакция была ему неприятна, и он поспешил исправить положение: — Извините, мыслями я был далеко, и, если быть честным, я представлял вас совсем иначе. Присаживайтесь, пожалуйста!

Слегка улыбнувшись, Фелиция приняла его предложение и дружелюбно ответила:

— Это потому, что я не появилась перед вами вся в расстроенных чувствах, убитая горем? Я считаю, что траур — это состояние души, а не внешности.

Сквозь стеклянные стены оранжереи проходили яркие солнечные лучи, и игольчатые пальмовые листья бросали причудливые тени на накрытые белым столы. Одно долгое мгновение эти двое, чьи судьбы пересеклись столь неожиданным и роковым образом, сидели друг напротив друга молча. Гропиус заговорил первым:

— Хочу вас заверить, что я искренне сожалею о случившемся. Примите мои соболезнования и выражения глубочайшего сочувствия.