Ход убийцы - Песах Амнуэль
Когда Аджеми явился ко мне впервые — было это вскоре после Войны судного дня, — я, помню, обиделся за еврейскую нацию и даже готов был указать посетителю на дверь. Уловив на моем лице выражение сдерживаемой свирепости, Аджеми сложил руки на груди и заявил:
— Да вы не обижайтесь, адвокат, я ведь к вам пришел, а не к палестинскому юристу, значит, вам доверяю больше. А то, что Рамле — арабский город, так ведь и Хеврон — еврейский, ну так что? В Рамле заправляют евреи, в Хевроне — мы, все перемешалось в этом мире, Аллах видит и, если захочет, то в свое время наведет порядок. А нам здесь пока жить, у меня израильский паспорт, и, если вас, адвокат, станет обижать мой родственник, я буду защищать вас, а не его, можете не сомневаться. Но мечтать-то каждый может, верно? Вы, евреи, две тысячи лет говорили друг другу «на будущий год в Иерусалиме», и ничего от этого не менялось в мире. А мы говорим «Рамле и Лод — арабские города», и от этого тоже ничего не меняется. Так что же обижаться? Где мне подписаться, здесь?
— Да, — сказал я. — И сумму гонорара не забудьте прописью.
— Обязательно, — кивнул Аджеми, подписал и протянул мне руку.
Рукопожатие, как и слово, у него было твердым.
С тех пор прошла четверть века, и я успел заработать на делах Аджеми не один десяток тысяч шекелей. Но, признаюсь, каждый раз возникало не очень приятное ощущение, что деньги эти нечистые, ощущение было, конечно, нелепым, денег Аджеми я и в глаза не видел, а чеки ничем не отличались от прочих. Излагал свои истории Аджеми всегда очень обстоятельно, и — так у нас повелось — я внимательно выслушивал до конца, хотя обычно уже после второго предложения знал, кому, где и сколько нужно будет отвалить, в какой суд обратиться…
В тот вечер я чуть было не нарушил традицию, прервав Аджеми на полуслове. Он, впрочем, лишь на мгновение запнулся, уловив в моем голосе некую напряженность, а потом продолжил рассказ, и я сосредоточился, а к концу эмоциональной речи клиента Хузман растворился, и выигрыш его растворился тоже. До завтрашнего утра.
* * *
Встаю я рано, обычно не позднее семи. Жена еще спит, и завтрак я себе готовлю сам. Я как раз дожидался, когда поджарятся тосты, когда зазвонил телефон. В такую рань мне обычно звонит старый перечник Йоси, чтобы сообщить главную новость дня, вычитанную им на первой полосе «Едиот ахронот».
— Ну что, — сказал я, поднимая трубку, — Ханегби ушел уже в отставку или нет?
— Что? — переспросил мужской голос, явно не принадлежавший Йоси Менделевичу, хозяину большой аптеки на углу Ха-яркон и Буграшов. — Ты, похоже, ночь не спал, размышляя о развале правительства?
— А, — узнал я, — с добрым утром!
Это был Сингер, и я лишь теперь вспомнил о вчерашнем посетителе. Неужели детектив уже нашел чемоданы с деньгами?
— С добрым… — с сомнением сказал Сингер. — Есть новость. Только что умер Михаэль Левингер.
— Отчего умер? — не понял я. — Почему? Он же молодой…
— И молодые умирают, — философски заметил Сингер, — если их отравить.
— Повтори! — потребовал я и тут же поправил сам себя: — Нет, лучше приезжай сюда.
— Я уже еду, — сказал Сингер. — Проезжаю Арлозоров, буду через пять минут.
Тосты сгорели, и я выбросил их в мусорное ведро.
* * *
— Вчера, — сказал Сингер, — чета Левингеров собрала в своей квартире человек десять. Праздновали выигрыш в лотерею. На самом деле Михаэль с Сарой, надо полагать, разыгрывали перед Хузманом очередной спектакль — радость по случаю освобождения, ибо праздовать потерю денег было, конечно, нелепо. Сара приготовила индейку и несколько салатов. Из напитков был сухой «Хеврон», коньяк «Наполеон» и водка «Старка».
— Салаты Сара готовила сама? — спросил я.
— Хороший вопрос, — кивнул Сингер. — Меня это тоже интересовало. Было пять салатов, три из них — баклажанный, острый и с хумусом — куплены в сепермаркете в квартале от дома, а два Сара сделала лично и утверждает, что ей никто не помогал.
— На стол подавала она сама?
— К этому я еще вернусь, Цви, не опережай события.
— Извини…
— Итак, вчера, покинув твой кабинет, я позвонил Хузману и пригласил его в свою контору, где около часа пытался добиться какой-нибудь дополнительной информации. Тогда-то я и узнал, что вечером Хузман отправляется в гости к Левингерам якобы для празднования выигрыша — все знакомые были приглашены еще в четверг, когда радость оставалась неомраченной, и отменять вечеринку Левингеры посчитали невозможным. Хузман отправился домой, а я поехал на плантацию. Поиски заняли около часа, а потом стало темно, и я отложил осмотр до утра. Мне это не представлялось особенно важным, поскольку я, как и ты, полагал, что деньги должны находиться у Левингеров. Поэтому утренний осмотр плантации я поручил моему работнику…
— Кому именно? — прервал я.
У Сингера работали двое агентов — Хаббард и Подражанский, причем последний был, на мой взгляд, очень перспективным молодым человеком, он несколько лет назад служил в боевых частях, а потом работал в полиции, правда, служба ему не понравилась — рутина, — и он уволился, что вызвало удивление полицейского начальства, Подражанский был на хорошем счету. Сингер пригласил его к себе вместо открывшего свое дело Оханы. Если Сингер отправил в рощу именно Подражанского, то за результат осмотра можно было быть спокойным. Если поехал Хаббард, я бы предпочел иметь еще один осмотр.
— На плантацию поехал Подражанский, — сказал Сингер, — а Рона я поставил около дома Левингеров, он должен был дать мне знать, когда глава семейства покинет квартиру. Особенно, если в руках у него будут чемоданы.
— Но события развивались совершенно иначе, — продолжал Сингер. — Часов около трех ночи меня поднял с постели телефонный звонок. Это был Хузман — в полной панике, я не сразу понял, что произошло. Сара, по его словам, накормила гостей некачественной едой. Вот уже час его мутит, он даже думал вызывать скорую. Представь себе, что глубокой ночью тебе звонит клиент и сообщает, что сидит в туалете, потому что съел испорченную еду. Каково, а? Но следующая фраза была такая: «А сейчас звонила Сара и сказала, что Михаэлю ужасно плохо, что он умирает и, может, уже умер.» И
