Чешская сатира и юмор - Франтишек Ладислав Челаковский

Бургомистерша и советница относились к нему благосклонно отчасти потому, что у обеих были дочери на выданье, отчасти же по той причине, что это был весьма вылощенный и вежливый господин и с визитами являлся всегда в костюме, сшитом по последней моде.

Другой доктор далеко не так церемонился с дамами — он был уже женат и способен был прийти к своим пациентам хоть в юфтевых сапогах, что всегда страшно шокировало бургомистершу.

Побеседовав с дамами, господин Ослов направился к барышням, которые тем временем болтали с господином Длоугим о бале. Господин Ослов, — дамы предпочитали называть его «герр фон…», эти слова больше ласкали их слух, чем просто «доктор», — сейчас же вмешался в разговор и принялся помогать барышням критиковать всех и вся. Он с удовольствием сказал бы еще разок Камилле, что она была царицей бала, если б тут не было бургомистерши и Лиди, которым он успел уже сказать то же самое. Но все же он сумел незаметно вынуть из кармана увядший цветок и, показав его Камилле, шепнуть, что это тот самый, который она подарила ему, и что он вечно будет носить его на сердце. После такой декларации господин Ослов снова ловко сунул цветок в карман так, чтобы не заметили бургомистерша и комиссарша. Камилла, растаяв от счастья, сладко улыбнулась ему и вздохнула.

Тем временем Лиди старалась быть как можно любезнее с господином Длоугим и как можно лучше говорить по-чешски, ибо тот уверял ее, что чешский язык когда-нибудь войдет в моду. Господин Длоугий разглагольствовал о гибкости чешского языка, приводя в доказательство тот факт, что теперь родители заставляют своих детей учиться сначала по-чешски.

Госпоже советнице не понравилось, что этот сын гутсбезитцера больше разговаривает с Лиди, чем с Камиллой: он лучшая партия, чем доктор, у которого нет ничего за душой, — поэтому она прервала их беседу вопросом, когда же начнутся «танцунтерхальтунги» и как все будет устроено?

— Герр фон Ослов, вы ведь в комитете, не правда ли? — осведомилась бургомистерша.

— Да, сударыня, я и господин Длоугий, мой друг.

— В таком случае, расскажите нам, как все будет и кто приглашен, — полюбопытствовала госпожа Клепанда.

— Как вы изволите знать, над здешней ратушей в течение уже ста лет возводится башня, и до сих пор нет средств, чтоб ее достроить. И вот несколько молодых людей, — здешние и из провинции, — движимые одним лишь патриотическим чувством, сговорились, с разрешения нашего славного магистрата, устроить с этой целью три увеселительных вечера. Вечера состоятся на полигоне; будет играть военный оркестр, входная плата — двадцать крейцеров серебром.

— Но угощение будет бесплатное? — поинтересовалась аптекарша.

— Нет, что вы, сударыня, каждый заплатит за то, что скушает, но музыкантам платить не надо, и для дам вход бесплатный. Завтра начнем рассылать приглашения, каждый из нас взял на себя часть города. Список у меня здесь! — закончил господин Длоугий.

— А все же кто приглашен? Ведь общество будет избранное? — настаивала бургомистерша.

— Я лично, сударыня, еще недостаточно знаком со здешним обществом, но вопрос этот у нас обсуждался, и потому я надеюсь, что будет приглашен цвет города, — вежливо поклонился господин Длоугий.

— А что, и Скалицкую пригласят? — продолжала допытываться бургомистерша.

— О, конечно, эта дама имеет заслуги перед нашей родиной: она покупает все чешские книги, читает их, говорит по-чешски, а когда кто-нибудь из патриотов приезжает сюда, она приглашает его на чашку чая.

Дамы так и прилипли к стульям, вытаращив глаза. Бургомистерша становилась все краснее и краснее, нос ее морщился, губы кривились, и, наконец, она злобно бросила:

— Где будет Скалицкая, туда и я не пойду, и дочерей своих не пущу!

— И я не пойду! И я! И я тоже! — раздались голоса.

Господин Длоугий сидел как оплеванный, нос его вытянулся еще на несколько дюймов, — он никак не мог понять, в чем дело, и попросил в конце концов просветить его. Но получилось еще хуже: все дамы пожелали высказаться, каждой было известно что-нибудь о Скалицкой, каждую она обидела, каждую оскорбила самым чувствительным образом.

Одна упрекала Скалицкую в том, что она плохая хозяйка, другая — в том, что она ведет свободную жизнь, третья твердила, что она кокетка, четвертая — что она курит, пятая — что она никого ни во что не ставит, шестая — что у нее есть «ein intimes Verhältnis», седьмая обвиняла-ее в том, восьмая — в этом, молчала только секретарша.

Господину Ослову удалось наконец ввернуть словечко:

— Сударыни, не огорчайтесь, этому будет положен конец, по милости одного лица не должно страдать целое общество, тем более, если это лицо причиняет неприятности всему городу. Мы не можем допустить оскорбления нежных и целомудренных чувств наших дам. Полагаю, ты согласен со мной, мой друг Длоугий?

— Да, завтра же я заявлю в комитете, чтобы госпожу Скалицкую не приглашали.

— Пусть почувствует, каково бывает тому, кто, как она, захочет выбиться из колеи нашей жизни, — добавляет господин Ослов.

Общество соглашается с ним, снова на всех лицах улыбки, фрейли Лиди пожимает руку господину Длоугому и обещает ему прочитать на вечере одно стихотворение.

Тут входит хозяин дома, господин советник, общество приветствует его, он раскланивается на все стороны, подносит к губам руку бургомистерши, нежно целует свою супругу.

Приносят кофе, Камилла начинает разливать его, и дамы пьют кофе и жуют пончики, перемывая косточки знакомым.

Перевод Н. Аросевой.

Карел Гавличек-Боровский{13}

Иглы, косы, вилы, колья, грабли

Брал, ковал, точил и вместо сабли.

Против зла и глупости направил

Боровский Гавел[32]

ИЗ ЦИКЛА «ЦЕРКВИ»

МИСТИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ

Придумав митры для попов своих,

       Святая церковь здраво поступила:

Поскольку мало в голове у них,

       На головы побольше взгромоздила.

Перевод И. Гуровой.

НОВАЯ НАДПИСЬ,

которая будет начертана золотом в 1848 году к 500-летнему юбилею теологического факультета над его аудиториями:

Не греши ни языком, ни слухом.

Блаженны нищие духом…

Перевод А. Безыменского.

СЕЛЬСКАЯ

Священник из хлеба творит и вина

         Для душ крестьянских

               Тело и кровь.

Крестьянин из тела и крови творит

         Для тела священника

                Хлеб и вино.

Перевод И. Гуровой.

РОЖЕНЬ{14}-САМСОН

Благодарная память Гавла Боровского о Пражской семинарии.