Чешская сатира и юмор - Франтишек Ладислав Челаковский
Будь это не пес, а кобыла, перед нами была бы точная копия Дон-Кихотовой Росинанты. Во всяком случае, у него была примерно та же участь: тащиться за своим хозяином по этой юдоли слез, еле передвигая ноги и в то же время не забывая о том, как должна вести себя собака, получившая аристократическое воспитание.
В этом Зебор брал пример с хозяина.
На, людях барон преображался до неузнаваемости: всем давал почувствовать, что значит баронский титул. Но вечером, вернувшись домой, старик в своей одинокой конуре долго кряхтел и охал, а потом садился за стол писать прошения представителям всей родовой и титулованной знати.
Пес сидит рядом и то приподымет одно ухо, то с аристократическим изяществом примется ловить блох.
Ах, эти блохи! В минуту дружеской откровенности, когда забываешь разницу в общественном положении, легавый Зебор сказал таксе, жившей у соседней лавочницы:
— Поверите ли, эти блохи отняли у меня десять лет жизни!
Заслышав скрип пера, Зебор перестает грызть свою ляжку, поднимает одно ухо и смотрит на барона слезящимися глазами; словно человек, у которого насморк.
Между тем старика, составляющего прошение некоему графу, ротмистру, осеняет блестящая мысль: будто он проиграл восемьдесят тысяч крон на честное слово, с обязательством заплатить не позже как через неделю. Отложив перо, он начинает быстро ходить по комнате, громко восклицая:
— Как же я нарушу честное слово, дорогой граф? Ведь об этом между джентльменами не может быть и речи!
Пес, фыркая, ходит за ним как тень: а когда барон опять садится за стол продолжать письмо, он тоже садится рядом и принимается искать у себя в шерсти свое скудное лакомство. Отправив письмо, оба ложатся. Зебор, взобравшись на кровать, устраивается в ногах у хозяина. В холодной, неуютной комнате слышен дрожащий голос барона:
— Зебор, Зебор! До чего мы с тобой дожили!
Зебор садится на постели и чихает.
В такие минуты сердечного доверия они все, все говорили друг другу. Не думайте, что пес только слушал, — он тоже разговаривал. Поворчит-поворчит и промолвит с укоризной:
— Эх, сударь, не надо было так сорить деньгами!
— Видишь ли, Зебор, признаться, мы были порядочными идиотами. Ну к чему было, скажи, ради бога, содержать сразу столько танцовщиц?
— С вашего разрешения, сударь, — ворчит в ответ легавый, — я не содержал ни одной. А вы, сударь, помимо всего прочего, еще и в карты играли. Вспомните: разве я играл в trente et quarante?[98] Нет, сударь. Я только за зайцами гонялся. Помните, как я искусал лесничего?
— Ах, Зебор, Зебор, — вздыхает барон, стараясь потеплей укрыться старой периной, — если б ты знал, какое наслажденье — устрицы! Хорошенько покапаешь на нее лимоном… Просто хоть плачь! А после, после запьешь хорошим вином… Parbleu![99] Я сейчас зареву!
— Поплачем вместе, хозяин, — говорит Зебор.
И оба скулят, уткнувшись в перину.
— Хоть бы нам когда-нибудь в лотерею выиграть, Зебор! — говорит барон, засыпая.
У Зебора слипаются глаза, но он приподнимается на голос хозяина.
«Так точно, хозяин», — мелькает у него в мозгу, и он, улегшись опять, засыпает.
Так лежат они, не евши, двое суток, пока почтальон не приносит двадцать крон, посланных ротмистром.
Тогда оба совершают свой туалет — то есть Зебор вылизывает себя всюду, где достанет, а барон напяливает свой выцветший сюртук — и с важным видом выходят на улицу.
Обоих согревает мысль о двадцати кронах. Зебору понятно: раз они обогнули этот угол и зашагали по переулку — значит путь их лежит на другой конец города, к одной лавке. Там на вывеске изображена лошадиная голова и написано:
ПРОДАЖА КОНИНЫ
Шествуя, оба видят перед собой копченую конину — и какую!
На этот раз Зебора не остановит никакая встреча с собакой. О чем говорить с этим нищим сбродом? Сегодня они с хозяином — господа; они держат путь в ту лавочку с нарисованной лошадиной головой!
В лавке барон, как обычно, приходит в смущение. Он долго объясняет, что ему нужно три кило конины для одной бедной многодетной вдовы. Он охотно купил бы ей говядины, но считает, что лучше, сэкономив на мясе, употребить остальное на покупку чулок для нее самой и детей.
Пока барон плетет свои небылицы, его легавый рассказывает собаке мясника:
— Знаешь, голубчик, у нас вчера подавали за обедом поросенка. А я один убрал полгуся.
И гордо удаляется вслед за своим хозяином, который несет три кило конины.
В этот день, после сытного обеда, обоим снятся скачки.
Перевод Д. Горбова.
УРОК ЗАКОНА БОЖЬЕГО
Короуповские ребята знали из закона божьего только то, что господь бог в неизреченной благости своей создал прутья. Вслед за тем он создал законоучителя Горачека. Оба эти предмета взаимно друг друга дополняют. Потом он научил людей делать из прутьев розги, а законоучителя Горачека — с необычайной ловкостью пользоваться этими розгами.
Начиналось обычно с того, что капеллан Горачек, войдя в класс, грустно смотрел на вытянувшиеся физиономии учеников и произносил:
— А ну-ка, Ваничек, идиот этакий, перечисли мне семь смертных грехов в обратном порядке!
В искусстве ставить вопросы законоучитель Горачек был великий ловкач. Он заставлял учеников перечислять в обратном порядке десять заповедей господних или требовал:
— Людвик, скажи скорей, негодяй, какая заповедь на третьем месте от конца, перед «не убий»?
Получалась какая-то божественная математика, кончавшаяся поркой в виде печального душеспасительно-арифметического итога.
Всегда так было; понятно поэтому, что каждый вызываемый — будь то Ваничек или Бухар, Людовик или кто другой — неохотно подымался из-за парты и подходил к кафедре.
Каждый шел с подорванной верой в неизреченную благость божью, заранее зная, что дело кончится скверно и что религиозные понятия содержатся не в катехизисе, а в той части штанов, которая протирается от продолжительного сидения.
Дело несложное: выставил зад всем напоказ и дал опытной руке законоучителя высечь тебя проклятой розгой.
Эти сцены повторялись регулярно через день. С ласковой улыбкой клал Горачек ребят одного за другим к себе на колено, говоря:
— Благодарите бога, мерзавцы, что я порю вас теперь!
Как-то раз Вепршек из соседнего села Козьи Дворы принес известие, что хорошо, мол, намазать розгу чесноком: будто бы не так больно, а розга от удара ломается.
Известие это так отвечало их безумным мечтаниям, и они до того уверовали в этот самый чеснок, что во время натирания розги Кратохвил даже плакал от радости.
Но произошло то, что можно назвать крахом всех чаяний короуповской школы, печальной повестью
