Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Суд над лжеподпоручиком и его сподвижником
Они шли среди конвоя, заложив руки за спину, без ремней, Родион немного впереди, в гимнастерке из сукна цвета хаки, за ним Филимон в стеганых солдатских штанах.
Был серый, тусклый день. Но в тот момент, как узники переступили порог суда, выглянуло солнце, ударило в цветные стекла витражей и как бы выткало на полу многоцветную дорожку. То тускнея под ногами, то разгораясь всеми цветами радуги, эта веселая, пестрая дорожка привела узников в зал судебного заседания и погасла.
Подсудимых поместили за деревянным барьером. По обе стороны стали конвойные с шашками наголо. Суд происходил при закрытых дверях, и, кроме нескольких военных, никого не было. Зал судебного заседания с высокими сводами и готическими узкими окнами в решетку напоминал чем-то старинный католический собор. Вот-вот, казалось, послышатся звуки органа.
Пожилой, рыхлый секретарь суда огласил обвинительное заключение, в котором обстоятельно говорилось о том, как «доброволец Аникеев, именуя себя подпоручиком Шуйским, дезертировал с фронта, сманив рядового Барулина, чей ум не соответствует его грубой физической силе».
«Потом, — как гласило обвинение, — вышеозначенный Аникеев был арестован и водворен в тюрьму, как беглый из больницы, в коей находился на испытании. Но из оной тюрьмы тоже бежал и, всклепав на себя имя благородного дворянина и офицера императорской службы, сей самозванец и дезертир в чужой ипостаси отправился на войну снова, где и был вскорости ранен в непотребное место, повернувшись спиной к неприятелю».
— Странная логика, — сказал с искренним недоумением подсудимый. — Рваться на фронт, для чего присвоить себе чужое имя, и одновременно дезертировать с фронта никак невозможно.
— Обвиняемый! — спокойно и внушительно сказал председатель. — Отвечать надо только «да» или «нет», и ни слова больше.
Это напомнило Родиону поучения унтера Боровчука, и он невольно засмеялся. Председатель Иван Иванович Маслюков принял его смех на свой счет и осерчал.
— Обвиняемый Аникеев, присвоивший фамилию, звание и чин подпоручика Шуйского, — сказал он, не повышая голоса, — предупреждаю, вы находитесь не в балагане, а в суде, ведите себя пристойно.
На это Родион ничего не ответил, а только пожал плечами.
Председатель усмотрел в этом его движении оскорбительную двусмысленность, тем более что другой подсудимый странно хмыкнул.
— Обвиняемый! Не паясничайте! Предупреждаю. Почему вы взяли имя Шуйского, а не другое, менее громкое и не такое старинное? Отвечайте!
— Шуйский умер, — отвечал подсудимый, — его в природе больше не было. У меня осталась его тужурка, карточка его невесты… я много перестрадал из-за нее…
— Так вы и невесту у него отбили?
— Нет, я принял ее вместе со всем, что было ему дорого. Вместе с его именем я принял все, что принадлежало ему.
На него нахлынули воспоминания, и на глазах его блеснули слезы.
— Что за околесицу вы несете, Аникеев? Я задаю вам простой вопрос: почему вы назвались именем Шуйского? Отвечайте!
— А разве я не отвечаю? Он умер. Это был замечательный человек, мой друг. Я хотел бы быть похожим на него.
Ответы были искренние, правдивые, но странные и неясные. Они раздражали председателя, которого к тому же изнурял ужасный геморрой. От операции подполковник Маслюков решительно открещивался, ссылаясь на слабое сердце. Он опасался выздороветь, это грозило бы ему фронтом. Он стоически переносил страдания. Он не мог сидеть прямо, а только боком, на одной половине зада, как вольтеровская служанка Кунигунды. Его желтое, отечное, отмеченное недугом лицо нетерпеливо и запальчиво подергивалось, особенно когда подсудимый отвечал не так, как положено.
Подполковник достал носовой платок и вытер вспотевший лоб.
— Где вы с ним встретились? С Шуйским?
— В больнице. Нас обоих загнала туда война.
— Загнала! — повторил председатель с язвительной и злой усмешкой, как будто одно это слово вконец разоблачало проходимца, который прикинулся патриотом, а на поверку оказался обыкновенным дезертиром. — Загнала. А говорите, что пошли добровольцем. Зачем же вы тогда пошли?
— А затем, что искал Жар-птицу, — отвечал подсудимый без тени улыбки.
— Какую еще Жар-птицу? Не говорите загадками.
— Я по призванию полководец, — сказал обвиняемый таким тоном, как будто речь шла о вещах самых обыденных. — Я тогда так думал, — поправился он.
Председатель поперхнулся от неожиданности и тотчас решил: «Симулянт». Он побагровел и выпалил короткими, судорожными залпами:
— Притворяться! Прикидываться! Не выйдет!
Подпоручик отрицательно покачал головой:
— Никогда я не притворялся. Я верил в свое призвание, но потом я понял, что людям от войны нет прока. Говорят, война — это испытание лучших свойств, а на деле — это смерть, голод, болезни, распад семьи и торжество пороков. Говорят про героев, а герои лежат в земле, начисто обглоданные червями…
— Что такое? — воскликнул председатель и оглянулся по сторонам, точно не веря ушам своим, точно искал подтверждения у окружающих, что не ослышался.
Двое судей, оба в чине штабс-капитана, смотрели на подсудимого — один с иронией, другой — с невозмутимым равнодушием.
— Обвиняемый! — сказал председатель. — Придержите язык за зубами. Предупреждаю.
Начался допрос Филимона Барулина. Силач ухмылялся от неловкости и смущения перед судом.
— Филимон Барулин, сын Никитов, тысяча восемьсот девяносто третьего года рождения, — возгласил председатель.
— Барулин, вашескородие, Филимон Барулин, это точно, — все так же улыбаясь, отвечал обвиняемый. — А какого года рождения, не знаем.
— Отвечай только на вопросы, — сказал председатель строго.
— Слушаюсь, вашескородие! — Филимон вдруг оробел перед этим важным и величавым барином с густыми бакенбардами во всю щеку.
— Ну-с, Филимон Барулин, — начал председатель и поморщился от резкой геморроидальной колики, пронизавшей его насквозь. — Помни присягу, говори правду, только правду.
— А как же, вашескородие! Зачем неправду говорить. Отроду к этому не привержены…
Председатель оборвал его:
— Вот что, усвой правило — молчать, когда тебя не спрашивают, и отвечать коротко, когда тебя спросят. Понял?
— Так точно, вашескородие! Понимаем: молчи, пока не спрашивают, а спросят когда, отвечай покороче. — Он улыбался невинно и бесхитростно, невозможно было предположить, что он лукавит или строит из себя простачка.
И председатель подумал, что этот недалекий парень такой и есть, каким кажется. А Филимон был развязен и болтлив от избытка тревоги и беспокойства.
— Давно знаешь Аникеева? — спросил председатель.
— Как же, вместе на войну шли, вместе песни играли: «Последний нонешний денечек…»
— Отставить! Не пустозвонь!
— Слушаюсь, вашескородие!
Председатель снова достал носовой платок и вытер лицо и шею. Он начинал уставать от этого необычайного солдата.
— Подсудимый Филимон
