Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Наш герой еще раз унижен в своей любви к Анне
Она была сама не своя. Так вот, оказывается, каков ее милый, которому она бросила под ноги свое доброе имя и свою жизнь и сделалась посмешищем в глазах людей.
Она бежала, не видя дороги. Одним духом махнула она по крутым ступенькам к нему на чердак, задыхаясь от бега и не в силах выговорить ни слова.
Родион сидел задумчивый и печальный. Он горевал об отце и печалился об Анне, которую ему предстояло скоро покинуть, оставить ее среди чужих людей, на произвол постылого муженька.
И вдруг появилась Анна. С головы ее свалился платок, открыв спутанные ветром медные волосы.
Родион порывисто поднялся ей навстречу. Но она отстранилась от него, размахнулась и со всей силы ударила его по лицу. Он отшатнулся от нее с недоумением, с невыразимо жалобной и скорбной улыбкой.
— За что? — И тотчас понял, что заслужил пощечину за уговор с парикмахером.
— За все про все, — ответила она и еще раз ударила его по щеке. — Еще спрашиваешь? Будто не знаешь? — быстро, взахлеб проговорила она, не переводя дыхания. — Подлый ты притворщик! Небось не забыл Лизаньку… как жарко целовался с ней по углам… «Ой, умираю, ой, умираю!» — передразнила она ту, к которой смертельно ревновала своего любезного самозванца.
Родион оторопел. Откуда она все узнала? Он сам обязан был рассказать ей обо всем. Теперь она может и не поверить ему. И поделом. Но разве его вина, что в каждой женщине он готов увидеть частицу своей божественной Анны? И так ли велика эта вина, если он ни разу не переступил грани? Но поймет ли его Анна?
Он растерянно молчал, от этого она еще пуще разъярилась.
— Ага! — закричала она торжествующе. — Значит, правда. Шкодливый кот! Бесстыжие твои глаза! — Она продолжала кричать, но теперь уже о другом, еще более страшном и непоправимом, и у Родиона похолодело в груди. — Невелика тайна, коли дружок спьяна выболтал. Никакой ты не подпоручик и не Шуйский вовсе, а дезертир и стрикулист… обломал дельце-то… — Она старалась наибольней ужалить Родиона.
Она совсем сошла с ума, ослепленная ревностью, обидой, злобой, готовая убить себя, убить его.
Она не давала ему слово вымолвить.
— Ну и проваливай к своей Лизаньке, кобель! Где уж нам против губернаторской дочки устоять… все надушенные записочки посылала… А я что? Простая русская баба. Разорил ты мне жизнь, окаянный! Душу погубил… впору в омут кинуться… Погоди, отольются тебе слезы сиротские… — Она отвернулась, кинулась прочь и исчезла, прежде чем Родион опомнился.
Анна бежала, сама не ведая куда. Гнев ее не утих: пусть его посадят в тюрьму, пусть его погонят в арестантские роты, пусть сгноят в каторге, пусть… пусть… она уже и не знала, какой еще казни подвергнуть «изменщика и погубителя». И в то же время что-то в душе ее перевернулось и возникло какое-то новое, странное чувство, никогда не испытанное ею, и это было не чувство стыда, не злобы, не досады и обиды, а какое-то смешанное, непонятное, неотвязное чувство, и оно причиняло ей такую жгучую боль, как будто сердце ее было разодрано в клочья.
А перед глазами стоял ее юный любовник с этой его потерянной, нестерпимо горестной улыбкой ни в чем не повинного человека.
Анна вся дрожала. И вдруг, припав лицом к коре дерева, заплакала в темноте ночи навзрыд, хрипло, устало и безнадежно. Ей самой было страшно от чувства любви, пожиравшего ей, как пламя, нутро. При одной мысли, что она может потерять Родиона, у нее мутился разум.
Глава тридцать вторая
Смерть отца
Андрей Иваныч проснулся среди ночи и сказал жене:
— Старая, посиди со мной, пока я помру. Чувствую, теперь уже скоро. Живых не тревожь, мать, я с ними простился. Помру когда, ты их и разбудишь!
— Бог с тобой, Андрей Иваныч! Гляди, тебе лучше, — ответила кроткая Аграфена Федоровна.
Он ничего не сказал, а только тихо улыбнулся. Да, ему было лучше, но он по наитию знал, что это улучшение вроде последней вспышки догорающей керосиновой лампы.
Человек, думал он, не знает того, что было с ним до рождения, потому что с ним ничего не было и его самого не было. И после смерти, наверно, ничего с ним не будет и его самого не будет. От этого сознания умирающему не было тягостно, уж очень он исстрадался от долгой болезни и уж далек был от всего живого и не боялся смерти, понимая неизбежность ее для всего сущего. Но после него оставался сын, и обостренным чутьем уходящего он чувствовал всю нескладность сыновней судьбы.
— Позови, мать, отца Василия. Хочу собороваться и причаститься святых таинств, — сказал он погодя тихо и спокойно.
Пришел старичок священник в черной рясе, с серебряным крестом на груди.
После совершения обряда умирающему, похоже, полегчало. Он лежал с закрытыми глазами, длинный, костлявый и землистый. Не слышно было его дыхания, порой казалось, что он и вовсе мертв. Но Аграфена Федоровна знала, что он живой и не спит, а думает о чем-то своем, ей не всегда доступном и понятном.
Всю жизнь прожила она с мужем душа в душу. Она не помнила, чтобы он когда-либо обидел ее грубым словом, окриком или самовольством. Он был человек безропотный и жил среди людей смиренно.
И, думая о муже, Аграфена Федоровна снова и снова задумывалась о сыне; о нерадивом и блаженном сыне. Чувствует материнское сердце — натерпелся сынок горя и обид вдосталь. За какие такие заслуги офицером сделался? С чего у него другая фамилия? И любовь закрутил с мужней женой. Того и гляди, перережет ему глотку Никанор. От смутных догадок и предчувствий у нее болело невыносимо сердце.
«Господи, вразуми его и просвети! И помилуй его царица небесная!» — молилась она беззвучно.
Умирающий открыл вдруг глаза и сказал отчетливо, как бы угадав в точности горькие думы жены:
— Сын наш с виду неказистый. Ветер тростник не ломает, и молния березку не тронет. Не мучайся, Граня! Бог охранит и сбережет его. Только не попутал бы его этот Шуйский.
Это были последние его слова. Он глубоко и шумно вздохнул, прикрыл глаза и впал в беспамятство. Лицо его сразу заострилось, дыхание стало учащенным и вырывалось из горла со свистом, грудь трепетала.
Аграфена Федоровна неслышно сидела подле него, она
